Тётьоль, вы самая лучшая и невероятная совершенно! Гномы читают, икают, пыхтят блаженно. Добыча угля и руд опережает столетний план втрое. Орки попрятались, каждый гном норовит в герои записаться, вчитавшись в ваши шедевры.
Кстати, скоро мы перейдём на евры. Отгрузим уголь на Мальту и в Лихтенштейн (однако, не пересыпать бы - не получилось бы как с Монако)
А железо и никель у нас заказал Уэльс: из железа – сталь, из стали - прокат и рельс. А из никеля люди штампуют себе монетки (у нас его много, аж переполнены вагонетки). Но чойта я отвлекаюсь от обожания ваших стихов, от заветных страниц дрожания в грубых натруженных гномьих ручищах.
Вы у нас в топе, тиражи считают на тыщи, а скоро, уверен, счёт пойдёт на мильоны!
В «Гномьей правде» пишут, у вас завелись миньоны, лимонно-жёлтые невозможные существа - плодятся как орки, а средства от них есть два: во-первых, закатывать в банки к тугим сардинам (хотя под сардины миньоны на вкус противны); во-вторых, их задорого купит Мордор - Саурон из миньонов делает грим для морды, хочет быть как фейсбучный смайлик и править чатом, раздавать мордырнет по вайфуйфлю гномьим внучатам.
Мы, Тётьоль, это дело здесь баним строго: внуки-внучки наивны, ума в двести лет немного. Им бы только на тачках кататься вперегонки, да плясать штрекдансы. Устои у них тонки. Раньше пугали их орками чёрной шахты, а теперь молодёжь распоясалась - ох ты, ах ты! Только ваша паэзь и способна угомонить их, есть в вас педагогическое наитье, понимание меры, порядка и горных дел. Мой внук Метрокойн в прошлом веке от вас балдел, а теперь повзрослел, и вдумчиво восторгается, во всём на ваш прекрасный вкус полагается.
Приезжайте к нам на гастроли - наварим эля, в подземных речушках наловим миног и раков, созовём всех гномов и даже отдельных эльфов, обеспечим аншлаг, подарим винтажный трактор. А вы нам прочтёте со сцены «Агату» с «Одеттой», «Наутилус осени», и «Геноссе Альцгеймер» тоже. Гномы будут в восторге, умыты и приодеты (по такому случаю не грех и отчистить рожи).
В общем, ждём вас, уже подметаем концертный зал.
Ой, про самое главное не сказал! (в смысле – не написал, чугунная голова).
У нас тут разносит слухи гномья молва, что вы когда-то встречались с Гэндальфом Серым. Конечно, такое непросто принять на веру, но отрадно думать, что этот ворчливый гений не чурался в юности танцев и даже пений ходил пешком на свидания и вообще не жил бобылём, как Гамлет или Кощей.
Любим вас, обнимаем, целуем ручки. Хоть русский нам труден, для вас панегирик учим прям на работе, не выпуская лопат из рук.
избежавши костра прячь метлу за иконостас мы не рвались в забвенье но кто-то решил за нас время жжёт наши тексты и пепел летит нам вслед где-то дворник ачагов паркует велосипед
в этот год ненавидеть сойдёт за хороший тон непрочтённый овидий и читанный вскользь платон от ивана храмовника вальс или даже тверк ястреб рвётся в бессмертие где горизонт померк
как стеклянный мой дым липе липовой не в урон как в любом пожаре нерон а в реке харон так и в этом сне всё срывается в сюр чуть-чуть алфавит арабский но пишет им весь и чудь
уводи же поляков в болота в нутре лесном где зверушка неведома ведает тьмой и сном где в избе на стене то ли образ то ли обрез можно с грустью как панкин а можно и грусти без
кто не помнит плохого тому не вложить ума где тюрьма где сума не понять подскажи, кума без последнего слова этапом на небо шли там всё то же там те же формальности знаешь ли
там ягнёнок и с ним козлёнок, и им расти и невинный ребёнок которому их пасти из грядущего времени бог достаёт ножи и одно дитя от другого во сне бежит
Конец, известный наперёд - предвестье прежнего проклятья. То недолёт, то перелёт - в разрез эпох, как в вырез платья. На будний день одно лицо, а маски - к праздникам и казням. Промеж льстецов и подлецов красавиц лапаем и дразним. Из ржавых рыцарских мечей мы ладим тросточки для знати, и ненавидим горячей всех тех, кому бесстыдством платим.
Не нами так заведено: нагой ногой на холод пробу снимать с реки, а если дно речное илисто, особо его баграми возмущать - досуг, достойный русской были. С душой душить, и не пущать из мест, где век волками выли, в места, где вовсе замолчат - вот достоевщина живая. Всяк сам себе Данила-брат, острог, и тварь сторожевая.
Вчера в Лондоне в одночасье умерла Долорес О'Риордан, вокалистка The Cranberries. В неполные сорок семь. Трое детей потеряли маму. Когда-то давно, когда мы были наивными и восторженными, мы горланили её песни под две гитары белой ночью на Марсовом поле. Помню, как к нам подошли копы, и сказали "хорошие песни, но люди спят, им завтра на работу". И кто-то из нас ответил им "те, кто лежат здесь под ёлками, от шума не проснутся". И мы налили гостям, и мы продолжили. Наши девушки не знали английского, и мне пришлось на ходу сочинить русский текст в размер. Не перевод, конечно, просто фантазия по мотивам.
zombie
Час ночи, отряд на марше, дорога через декабрь. Завтра утром ты тоже станешь таким, как эта зима.
На холмах под дождём город спит странным сном. Это смерть, чья-то смерть в твоих глазах.
В небесах над тобой чей-то страх, чья-то боль. Целый мир под ногой, твоей ногой
Под ногой зомби.
Ты веришь, что много позже никто не спросит тебя: что ты делал, когда тлел воздух, когда горела земля?
Человек без лица, Иисус без венца - это ты, это ты. Всё это ты.
Чья-то смертная тень, чья-то ночь, чей-то день - стонет мир под ногой, твоей ногой.
Под ногой зомби.
(c) music by the cranberries
Время спустя у этой чудесной ирландской группы вышел альбом to the faithful departed с трогательной цитатой из католической молитвы от Долорес. Какой грустной иронией кажется это теперь.
Не могу печатать дальше, едва не плачу.
The Cranberries. Empty.
Something has left my life, and I don't know where it went to, somebody caused me strife, and it's not what I was seeking.
Didn't you see me, didn't you hear me? Didn't you see me standing there? Why did you turn out the lights? Did you know that I was sleeping?
Say a prayer for me, help me to feel the strength, I did. My identity, has it been taken? Is my heart breaking on me?
All my plans fell thought my hands, they fell thought my hands on me. All my dreams it suddenly seems, it suddenly seems, empty, empty, empty
И ещё два стихотворения: одно от москвички Ирины (Неведома зверушка), другое от петербурженки Александры (Речная нимфа)
Неведома зверушка. Дрожащий зайчик в сумрачном лесу
Дрожащий зайчик в сумрачном лесу, зачем ты звал голодную лису? Зачем твой пульс стучит в её ушах? Она идёт!- трава поёт, шурша. Она идет! Беги, малыш, беги! Ночного леса темный лабиринт пылающим хвостом сожжет лиса. Всех не спасти, малыш, спасайся сам! Лиса не зла, но лисьи зубы злы. Плети силок, запутывай следы. Лиса хитра, а ты, мой зайчик, юн. Плети силок – затягивай петлю, проскальзывай шерстинкою в иглу. До вечности осталась пара лун - ты должен пережить их серебро. И этот бег. И лисий рагнарёк. Сберечь живинку, крошку, позывной, что говорит с тобою и со мной, Что нас роднит во внутренних лесах, где я - трава, и зайчик, и лиса.
Речная нимфа. Самолёт
Самолёт ныряет, предсмертно ревёт, дрожит. Алый отсвет на лицах, аварийный режим. Крик плещется в горле, ознобно хочется жить. Но понимаешь - отсюда уже не выйти.
Подробности жизней проносятся, как в кино – детство-школа-работа-вырвались-в-отпуск, но у кого-то не дальше школы. Потом темно. Стюардесса воет – сколько осталось выть ей?
Жалеешь о том, что исправить уже нельзя: поменять билет как хотела, на вторник взять. В предпоследний миг обнимаешь в мыслях опять дочку, сыночка - ему ещё нет пяти.
Потом ждёшь удара, невыносимая мука.
А где-то бабушка гладит внучку и внука, говорит им: тише, уймитесь, ну-ка. Мама уже летит.
Бо, я не верю, молюсь, но не верю. Вот я стою за распахнутой дверью. Жалко бренчу по карманам ключами, словно пришла за чужими вещами.
Бо, мне так нравилось быть беззаботной в доме где шёлк мой, и долг мой, и кот мой. Жить без печалей, любить нараспашку. Печь пироги или гладить рубашку.
Бо, это более странно, чем страшно - звать тебя. Если просить, то ты дашь, но это не будет на пользу, не будет. Что мне с того, что советуют люди?
Бо, возвратись в этот мир ненадолго. просто приди за неотданным долгом. Просто пройдись от роддома до кладбищ, мимо всего, что назначено нам лишь.
Бо, может быть, ты простишь человека - смарты от Apple, ботинки от Ecco. Пусть даже этих страстей не остудишь, знаю, ты точно простишь, не осудишь.
Бо, я ведь даже не знаю твой адрес! Здесь на конверте - лишь нимб твой и абрис. Если без индекса, примут же, точно ведь?
Ручей, шелестящий под сводами леса, осеннее время, безлюдное место. Любовные игры на укромной поляне. в травах без запаха и без названий.
И, словно птица в тесной клетке, в грудной клетке бьётся сердце. Она заставит огонь разгореться, она не даст тебе думать о смерти.
Ведь она любит тебя за то, что ты показал ей этот сентябрь - месяц эльфов, костров, и опавших листьев, о котором ей вовремя не рассказали. Она любит тебя, и этот сказочный мир, она смотрит на мир твоими глазами.
Настанет утро, и вас навестят лисица, и выдра, и смущённый олень. И вы вместе скажете им: «доброе утро», но за ясным утром будет пасмурный день.
И вот тогда сквозь стёкла твоих очков на сетчатку глаз прольётся тоска. А она увидит тоску изнутри, и вернёт тебе то, что ты так долго искал.
Ведь она любит тебя за всё, что уже случилось, и ещё случится. За всё, о чем нельзя рассказать Лишёнными формы и цвета словами. Она любит тебя, и этот сказочный мир, она смотрит на мир твоими глазами.
И если нежность не порок - пусть будет всё, как мы хотели: тепло в душе, истома в теле, и поцелуй через порог, и солнце в окна по утрам, и кофе, и томаты черри, и «тучка» в джазовой манере - светла, воздушна, и бодра. На расчудесный летний день наденем платье из улыбок, и золотых игривых рыбок увидим в ласковой воде. И ветерок нашепчет нам слова, не сказанные ночью.
День поцелуев, между прочим! - в отместку смутным временам.
Ни сдать в ломбард, ни спрятать под коростой нам, видно, не удастся наши души. Болеем, но растём. Болезни роста пройдут, конечно. Навостривши уши, я слышу, как пищат от счастья дети наивные, и зла не замечают. Им интересно всё на этом свете, они и плюшке радуются с чаем. А жизнь уже готовит им подарки: капканы, западни, и всяку бяку. Но им и дела нет: их полдни жарки, их вечера таинственны, и мраку ночному не под силу усмирить их.
Вот так и мы порой, как эти дети - живём не по уму, а по наитью, и счастливы дышать восторгом этим.