Про жизнь, что вечно учит нас, про умолчание в ответах, про шёлк, титан, и плексиглас в ловушках бытия поведай. И расскажи ещё о снах, что снятся нам перед рассветом, о том, как бледная весна родила пасмурное лето. Я буду слушать, и молчать, и шёпот твой вдыхать безмолвно, касаться пальцами плеча, чертить на нём простое слово. И, вдев в игольное ушко влечений тоненькие нити, июнь уверенным стежком соединит покров наитий с подкладкой сбывшихся надежд, и, отложив иглу до срока, склонит в творительный падеж меня - для нового урока, тебя - в родительный, где нет сомнений в нежности и ласке.
На коже плеч прочти ответ, и просыпайся без опаски.
Вспоминай, моя радость, туманное побережье: корабельные сосны, нетронутые луга. Страшно верить памяти - и потом, и сейчас, и прежде. Но удавка беспамятства так тягостна и туга.
Вспоминай янтари и пасмурные агаты, платья из шёлка и пули из серебра. Выкупить тебя не получится, а когда-то ты мне стоила всего одного ребра.
Вспоминай, любимая, проклятья и укоризны, доносы, судилища, старательных палачей, спицы жестокости, на которые мир нанизан (если слово «мир» уместно здесь вообще).
Наша надежда сбежала последним рейсом, стала легендой, апокрифом, шепотком. А кому-то - колоколом, но, сколько в него ни бейся, мне уже не вспомнить - по ком он звонит, по ком?
И сон, и вечную работу готовы мы отдать за счастье. Нас удручает безучастье, злословье вызывает рвоту. Звенят расшатанные нервы, и вдохновенье со стыдом нечасто в наш заходят дом, от бл*дского квартала первый.
Но как же сладки были грёзы, и упоительны мечты! Тепла, любви, и красоты летально мизерные дозы...
В каких бы норах ни жила - то на Песках, то вдруг в Коломне - жизнь беспросветно тяжела, и с каждым годом вероломней. Тернист и непригляден путь из грязи в княжие постели, и не свободнее ничуть твоя душа в уставшем теле. Ты говоришь мне: «потерплю, а там всё сладится, как надо - притрусь, привыкну, полюблю». Но в этих людях столько яда, что позавидует змея. И ты сама об этом помнишь, но спишь с рептилией, а я тебе весь год твержу о том лишь.
Пусть это дело не моё – учить звезду не быть звездою, я знаю: жизнь не сдать внаём. И оба мы любви не стоим.
и новых дел невпроворот в кармане горстка медных денег молчит на пристани народ на незнакомый смотрит берег паром швартуется кормой матросы ставят сходни немо и этот рейс последний мой и это странное не-небо всё словно видано уже всё словно бы когда-то было богам так льстит покорность жертв а жертвы строятся уныло и на паром по одному заходят не сказав ни слова и цербер лает на корму и нет напутствия иного