Устав Державиным и Фетом гордиться, литературные рыцари, ремесленники, купцы стонут в наручниках культурной традиции - на запястьях ссадины, шрамы, рубцы.
И если быть абсолютно честным, я тоже кандальник на этом пути. Но вместо культуры внутренней и культуры внешней, общественной у меня две ужасные уродливые культи.
Дорогая, осколком мне оторвало голову, но это уже неважно, с тобой я давно её потерял. Теперь я пишу на ощупь, прости за неровный почерк, и не сердись на меня.
Меня позвали читать стишки на съезд партии «Надежды России». Чтобы звучало лучше и выглядело красивей, меня нарядили в костюм невидимого пингвина. Читал я заумно, неторопливо и длинно.
Надежды вяленько хлопали, хлебали винище, трясли президиум. Зачем они это делали – не знаю, сами спросите их.
Потом кто-то бросил бутылку, но в невидимого пингвина хрен попадёшь.
Затем в рядах делегатов начался повальный падёж – то ли фетяска сыграла здесь роль Ахилла, то ли троянцы оказались настолько хилы – непонятно, но только к десерту, к моим стишкам-пирожкам, делегатов впору было раскладывать по мешкам и выносить к месту сбора твёрдых и бытовых.
Самые стойкие меня материли, отчего-то обращаясь ко мне на Вы, но всё это дело уже порядком мне надоело.
Я стянул через голову пингвинью одёжу, с чувством бросил кому-то в рожу, вышел, сел на третий трамвай, и уехал выступать в дурку - без гонорара, за валерьянку и за микстурку.
Там меня любят, принимают за своего, и готовы слушать с утра до ночи - особенно если лекарства просрочены не больше чем на год – тогда они ещё ничего.
Страницу дня перевернув, назад оглянешься понуро: за витражом былых минут Петрарке чудится Лаура. Там память заплетает в стих влечений порванные нити, там всё - «прости и отпусти». Но в сонме смыслов и наитий - невидим и неразличим, ко тьме и свету равно близок, грядущий день, как пульс, звучит - в лаурах, гердах, элоизах.