За заржавленными кранами – поселковая окраина. Гости в дом ко мне незваные, хуже НАСА и Гагарина. Поздоровались: – Здорово, бля! По полста за зиму выпили. А зима пришла суровая, снегопадом крыши выбелив.
А зима пришла на месяцы, запорошила дороженьки. Кто сопьётся – не повесится. наливай по край, до дрожи век. Помянём дружка покойного, собутыльника Зиганшина. Вот же он мужик бедовый был, на прораба с ломом хаживал.
Жил да пил, а смерть-то – вот она, комсомольская путёвочка. Без отрыва от работы, нах... унесла лиса утёночка. А теперь давай за Родину, и за дружбу настоящую. Пусть поздравит в Новом годе нас Леонид Ильич по ящику.
В декабре во что ни кутайся, по-любому зябнешь в холоде. Наши бабы, знаешь, дуры все. Но без них – лишь пьянки в комнате. Тут ни лучше нет, ни хуже нет. Грузди выпали из кузова. Пей, советский честный труженик. Хули тут теперь закусывать.
Всё в полумгле, но приказы предельно чётки (от ободряющих жестов горит щека): зубы героев идут на монашьи чётки, шкуры предателей вешаем в нужниках.
Неграмотным книжный базар двести лет не нужен, в балагане петрушки кривляются и вопят. Гоголь считает на пальцах мёртвые души, цифры не сходятся, пересчитывает опять.
Здесь не читали ни Библии, ни Корана, к храму подходят юродивые без лиц. - Шли бы вы нахер уже. - говорит охрана - Тут и без вас всё раскрали да увезли.
Дом твой – барак, сын - дурак, а дерево – липа. Плачет жена, да чего уж глаза слезить… Нежными яблочками вскормленные до хрипа, кони опричников топчут людей в грязи.
Люди молчат, слишком поздно просить пощады, если свои как чужие, и царь гневлив. Лапают девку опричники: - Эх, тоща ты!. Нечем дышать от бессилия и от чада.
Настало время прощаний – без слёз и без сожалений, на свой и чужой делений, списаний и вычитаний. Настало время охоты, сезон волков и оленей. И звери зверски невинны, и мы теперь не чета им.
Наивных и простодушных приносят в жертву гордыне. Вода дождей заполняет пустые рты и глазницы. И только страшное снится, ночь к ночи, присно и ныне. И мор скрипит жерновами непримиримых позиций
Уже не надо стесняться, и удивляться не надо. А город сыплется в небыль, разбит на кубики лего. И нет отцовских запретов, и нет ни яблок, ни сада. Волкам – понятное дело, оленям – мирное лето.
Не страшно жить, но страшно бояться. Новое время звенит струною. Уже дозволено удивляться и восхищаться своей страною. Литерный поезд эпохи катит по рельсам смуты в тупик истории. На всех героев наград не хватит. Практика жизни рождает теории. Больше вещей, хороших и разных. Больше надежд по оптовым ценам. Меньше мыслей, ненужных и праздных. На Кипр, на Мальту, в Сиену, в Вену - куда подальше: людей посмотрим, себя покажем. Видали наших? Уже видали? Пьяных?! В исподнем?!! Ох, нет, должно быть, это не наши...
Пути из варяг во греки тернисты. Врата Царьграда увешав щитами, идём к Босфору мы, атеисты. Но Богу скучно возиться с нами.
Я – стрелочник. Звучит тем паче странно, что стрелки переводят на меня. Вокзал уснул. Легла на рельсы Анна. Но литерный умчался в ночь, звеня, по встречному пути. И только вьюга бездомным псом ему завыла вслед. Нелепый жест, ненужная услуга, жизнь не мила, и веры больше нет.
Я оторвал от рельс бедняжку Анну, смахнул с нее снежинки, и сказал: Последний поезд. Всё. Примите ванну. Тушь потекла. Ступайте на вокзал. Вам страшно жить, и умирать не внове. Однако же, всему есть свой предел. Попытка в месяц. Было, что и по две. Не знал бы Вас - и знать бы не хотел.
Ну что Вам, в самом деле, не живётся? Вы молоды, красивы, всё при Вас. Ваш голос мил, ваш волос дивно вьётся. К чему Вам лезть под поезд каждый раз? Толстой Ваш – графъ и хамъ, поверьте слову. Он пишет вздор от скуки или спьяну – про что ни попадя: про пегую корову, про мир, войну и Ясную Поляну…
Коньяк, постель, и модные журналы, найтклабы, маникюр и порнофильмы – спешите жить, на кой Вам эти шпалы, и рельсы все, и холод плит могильных? Супруг Ваш, коммерс мелкого разряда – похоже, Вы совсем ему не ценны. Отсюда Ваш цинизм, как капли яда, и эти отвратительные сцены.
На этот раз Вам повезло, сеньора. В ночь Рождества и стрелочник стреляет. Вглядитесь в красный отсвет семафора: он поезда и Вас благословляет остановиться вовремя. Замечу Вас снова близ вокзала – не взыщите. Встречайте, Рождество спешит навстречу. Ступайте жить, и смерти не ищите…
Подобны неземному волшебству, нам грезятся отважные полёты - на высоте, где только лишь пилоты, себя приносят в жертву естеству эфирному, вплетаясь в ткань пространства. Но если жизнь земная нам мила - то всё же жаль, что лезвие крыла не в силах от небесного убранства отнять хоть малый ломтик. И из снов мы падаем в рассветные постели, и чувствуем, что снова не успели сложить из грёз десяток важных слов.
Порой нас принимают не за тех. Порой - не те за тех нас принимают.
И лишь дельфины ясно понимают: с русалкой жить - для ангела не грех. Кто любит и любим, в том нет стыда, как нет вражды меж небом и волнами. Но предки наши воплотились нами - бескрылыми, безжабрыми... Беда совсем не в том, что ангелов не стало, и не найти русалок в наши дни.
Весь ужас в том, что в мире мы одни не знаем, как для счастья надо мало.
Ни карты, ни проводника. Лишь волчий вой и страх олений. Пусть даже жизнь порой горька, но под покровом сожалений она хранит бесценный дар: надежду на зарницы чуда. И так земной кружится шар. И нет для нас пути отсюда.
Зима пришла, как будто навсегда. Наш город стал холодным и угрюмым. В метели не увидишь и следа на мостовой. Ноябрь клонит в думы. Но думать – лень. Не время и мечтать. Уже зима? Ах, что вы говорите! Ну, стало быть, апреля станем ждать. Вы под ноги внимательней смотрите. Перчатку обронили? Не беда. Сейчас найдём. Да вот она, перчатка! Не стоит, право, что за ерунда (стерев со щёк помады отпечатки). Мы будем зимовать, и ждать тепла. И скоро – Новый Год, подарки, ёлки. Не плачьте! Тушь немного потекла. Позвольте мне, вот так...
...и льдинки, колки, летят с унылых сумрачных небес в лицо, уже озябшее немного. И кажется, что глупо ждать чудес от ноября и мизантропа-Бога.