неча на роршаха пенять, если vanish палёный
Всё в полумгле, но приказы предельно чётки
(от ободряющих жестов горит щека):
зубы героев идут на монашьи чётки,
шкуры предателей вешаем в нужниках.
Неграмотным книжный базар двести лет не нужен,
в балагане петрушки кривляются и вопят.
Гоголь считает на пальцах мёртвые души,
цифры не сходятся, пересчитывает опять.
Здесь не читали ни Библии, ни Корана,
к храму подходят юродивые без лиц.
- Шли бы вы нахер уже. - говорит охрана -
Тут и без вас всё раскрали да увезли.
Дом твой – барак, сын - дурак, а дерево – липа.
Плачет жена, да чего уж глаза слезить…
Нежными яблочками вскормленные до хрипа,
кони опричников топчут людей в грязи.
Люди молчат, слишком поздно просить пощады,
если свои как чужие, и царь гневлив.
Лапают девку опричники: - Эх, тоща ты!.
Нечем дышать от бессилия и от чада.
- Земли захотели? Набейте им в рот земли.
(от ободряющих жестов горит щека):
зубы героев идут на монашьи чётки,
шкуры предателей вешаем в нужниках.
Неграмотным книжный базар двести лет не нужен,
в балагане петрушки кривляются и вопят.
Гоголь считает на пальцах мёртвые души,
цифры не сходятся, пересчитывает опять.
Здесь не читали ни Библии, ни Корана,
к храму подходят юродивые без лиц.
- Шли бы вы нахер уже. - говорит охрана -
Тут и без вас всё раскрали да увезли.
Дом твой – барак, сын - дурак, а дерево – липа.
Плачет жена, да чего уж глаза слезить…
Нежными яблочками вскормленные до хрипа,
кони опричников топчут людей в грязи.
Люди молчат, слишком поздно просить пощады,
если свои как чужие, и царь гневлив.
Лапают девку опричники: - Эх, тоща ты!.
Нечем дышать от бессилия и от чада.
- Земли захотели? Набейте им в рот земли.
*пока не получается вернуться как следует, но твои стихи по-прежнему попадают в сердце