Ни сдать в ломбард, ни спрятать под коростой нам, видно, не удастся наши души. Болеем, но растём. Болезни роста пройдут, конечно. Навостривши уши, я слышу, как пищат от счастья дети наивные, и зла не замечают. Им интересно всё на этом свете, они и плюшке радуются с чаем. А жизнь уже готовит им подарки: капканы, западни, и всяку бяку. Но им и дела нет: их полдни жарки, их вечера таинственны, и мраку ночному не под силу усмирить их.
Вот так и мы порой, как эти дети - живём не по уму, а по наитью, и счастливы дышать восторгом этим.
Жизнь часто выворачивается наизнанку - вот ходил человек весь в белом, а теперь кривые и плохо простроченные швы торчат наружу, а на загривке бирка с пометкой "не гладить". А так хотелось погладить.
Сурганова снова поёт о хорошем и грустном, экран автомагнитолы светится оранжевым и оттого кажется тёплым, это так кстати в зябкости мокроснежной метели. Мой одноклассник родился в этом городе 14 апреля, теперь он не может припомнить такого позднего снегопада в Питере.
А у Петра Николаевича Мамонова сегодня юбилей - 65, подумать только. Путь от роли врача-негодяя в "Игле" до роли деревенского стрелка в "Иерей-сан" занял более четверти века, А серые голуби, презираемые бескрылыми людишками, всё ещё умеют летать.
Вот и мост Петра Великого, за окном пролетают решетчатые стальные конструкции и каменные башенки, огромные дуги ферм похожи на... много на что похожи. А вот и малозаметный из-за своей ширины мост через Охту, половина автопотока здесь уходит направо, на Якорную улицу. Но мне не туда, мне левее, в рассечённую прямотой проспекта двух-трёхэтажную застройку, где в закоулках и двориках прячутся домики с арками, крылечками, балкончиками. А на балкончиках тех цветочные ящики и детские велосипеды, и всё словно бы говорит тебе: здесь жизнь простая, какая уж там политика. нам бы тут детей вырастить, а некоторым и внуков, А Петровичу ты, мил человек, на опохмелку денег не давай, запойный он, начнёт - не остановится.
А снегопад и не думает униматься, опрометчиво переобувшие машины в летнюю резину водители тревожно хмурятся и одалживают у соседей щётки, чтобы счистить с авто пятисантиметровый слой налипшего снега. Детвора снова играет в снежки, комки мокрого снега увесисты, как камни.
Вдалеке слышится вой сирены, по проспекту в просвете домов пролетает реанимобиль Скорой помощи. Иногда помощь должна быть очень скорой - но понимаешь это обычно непоправимо поздно.
Надежды корюшек питают и нерпам милости дают, во фьордах сёмгу сохраняют, январских уток берегут; в подлёдных мытарствах утеха и даже в нерест не помеха. Но снасть используют везде: у берегов и на стремнине, и с Рыбнадзором наедине; в бездельный час, и в злой нужде.
Мгновенье света в океане тьмы, отточенное лезвие творенья, лик майских гроз, небесное явленье, ниспосланное мне во дни зимы. Изящество, сокрытое от взора, источник веры в час чумного мора -
сойди ко мне с небес на краткий миг.
Легка, ясна, волшебна, невесома, юна, как серп луны над крышей дома, бесстрашная мечта из детских книг - открой мне смысл пророчеств и заветов, вплетись цветком в венок моих сонетов, пЬянящим воздухом наполни грудь мою - юдоль страстей у бездны на краю.
Юдоль страстей у бездны на краю... Как странно, и совсем уже не страшно - из смертной мглы корабликом бумажным отплыть в страну желанную мою. Морская соль мои излечит раны, из мрака тихо выплывут туманы. Сомкнётся вечность за спиной моей. И капли крови на мече погаснут. Мне трудно счесть их, мысли в смерти вязнут, а голова отсечена, и в ней грохочет гром победы над бесчестьем. Раскат волной проходит над предместьем. О, Молния, с тобой навеки мы - мгновенье света в океане тьмы.
Пьянящим воздухом наполни грудь мою, египетскою тьмою вытесняя свет жизни в бездну без конца и края - ночь вечная настала и в раю. Юг, север - всё смешалось и сравнялось. Мне мало что от прошлого осталось. Одно лишь слово тусклое «навек» легло в глазницу медною монетой. Навек во тьме, в молчание одетой, исчезли птицы все, и человек исчезнет следом, утро не настанет... Приди же к нам, пусть вспышка в небе грянет! О том пою, о том тебя молю, юдоль страстей у бездны на краю.
Вплетись цветком в венок моих сонетов, отпущенный на волю волн морских. Из моря выйдет Зверь, свиреп и тих - мой верный враг, мой брат, погибель света. Я буду ждать его на берегу с оружием, в очерченном кругу. Война стара как мир, и даже старше. Естественный предательский расклад: тень райских кущ отбрасывает ад. А наяву – отряд святых на марше, зов ангелов, что твой вороний ор, антитела телам наперекор. Лишь для тебя вполголоса пою: пьянящим воздухом наполни грудь мою.
Открой мне смысл пророчеств и заветов, гори во мне, и отступить не дай. Не оставляй меня, не покидай. Я слишком часто тьму мирил со светом, и заключал союзы с пустотой - во власти грёз, прельщаясь красотой, единым мигом жил, не успевая тревоги иглы в сердце ощутить. Ревущий ветер рвал меня, как нить, а огнь терзал и плавил в топке рая. Где был их гнев, там ныне пепел мой - но что мне тело, схожее с тюрьмой? - ещё я жив, пусть даже странно это. Вплетись цветком в венок моих сонетов!
Бесстрашная мечта из детских книг отчаянное сердце запустила - глаза сияли, в теле тлела сила, назначенное заплеталось в стих. Ахилл ещё не знал о славе Трои, Рим не взошёл ещё из братской крови, огонь не докоснулся стен Москвы. Душа моя искала вдохновенно, а льдинки страха таяли мгновенно. Мой дар не принесли ко мне волхвы, отнюдь, я видел чудо в каждой строчке. Ещё не точка даже, тень от точки гналась за мной. Я ждал твоих ответов. Открой мне смысл пророчеств и заветов.
Юна, как серп луны над крышей дома, сверкая ослепительным огнём, теплом напоминала нам о Нём, изнанку чувств кроила по живому. Ценою плачей, слитых воедино, иконы оживляла и картины, ярчайшим светом пронизала нас. И каждого судьбою наделила: хоть всех единым образом судила, суров был суд её и в этот раз. Узревшие судьбу свою немели, дышали глухо, глаз поднять не смели. Есть лишь одно, что с нами в этот миг: бесстрашная мечта из детских книг.
Легка, ясна, волшебна, невесома - играя электричеством шутя, на мир сошла с небес, как то дитя из бедного, но праведного дома. Явление, достойное иной судьбы, своей красой и глубиной в сердцах укоренившее надежду - я преклонил колени пред тобой. Закрыв глаза, я видел пламень твой, и не жалел себя уже. А те, что веками жили в мрачной темноте, растроганно делили свет и тень. А Молния сияла блеском хрома - юна, как серп луны над крышей дома.
Сойди ко мне с небес на краткий миг от края непроглядного предела. Отчаянный побег из клетки тела трепещущей души не выдаст крик. Найду ли в сонме тел соотношенье останков жертв и светлых воскрешений? Шумит эфир в тисках радиоволн. Елеем тьмы залитый по глазницы, народ мой ждёт карающей десницы, и рабского пред ней смиренья полн. Едва ли часты грозы в январе, ты, Молния, пришла за нотой ре. Единственная дочь раската грома - легка, ясна, волшебна, невесома.
Источник веры в час чумного мора, заложенное смерти волшебство. Раскрытое для боли естество аморфно тает на полу собора. Я видел смерть, и вновь готов погибнуть в попытке невозможное постигнуть. А в сводах – только призраки химер. Дорога в ад из рая одинока. Тотчас же повторение урока - окончен суд, судья безлик и сер. Тяжёлая цена за кражу света чрезмерна нарочито, и ответа архангел ждёт. О, свет, что я постиг - сойди ко мне с небес на краткий миг.
Изящество, сокрытое от взора - души спасенье, смысл бытия. Увы, уже навеки проклят я, но красота со мной и в час позора. А Неба гнев – не трогает меня: земная плоть не выдержит огня, обрушенного гневною десницей в надежде непокорного смирить. Стихии зов – связующая нить, трепещет в сердце раненою птицей. И я иду на этот зов сквозь грязь. Храню в себе гордыню, и, молясь, ищу в раскатах грозового хора источник веры в час чумного мора.
Ниспосланное нам во дни зимы едва ли не последнее знаменье: был свет, а мы - не более, чем тени. Осмеяны священные псалмы - ложь оскверняет веру сотни лет. Единый с миром, полным зла и бед, естественным не следуя причинам, чиню игрушки, сломанные мной. Евангелие в плоскости иной меняет отношение к мужчинам - таким как я, таким, каким я был. Ещё не всё простил я и забыл. Но вижу и в кипящем море вздора - Изящество, сокрытое от взора.
Лик майских гроз, небесное явленье, из бездн к тебе взываю, устрашась цепей ночного мрака. Света власть, отмеченная знаком вдохновенья, - тебе присуща по твоей природе. Во тьме земля, но и на небосводе одна лишь ты в отсутствие луны единственная светишь нам ночами, когда нет крыл за нашими плечами, а мы - черны, и Небу не нужны. Коснись меня своим огнём, я верю: с тобой вовек не уподоблюсь зверю. О, Молния, спасение от тьмы, ниспосланное нам во дни зимы.