Писал донос и клянчил на лечение - до колик хохотали опера: "Соседям Троцкий снился на Крещение, и в Первомай не пили ни хера. В ответ на то, что явные вредители, мне выбит зуб и порвана щека. Обруганы по матушке родители. Не медлите, товарищи в ЧК! Берите всех, и непременно с обыском - там керенки, фарфоры и елей. Я знаю, я залез у них под стол ползком, и слушал... я ить стал куда смелей. Ещё они ругают власть советскую, а про меня сказали "сукин кот". А я ить что, я с ими пить не брезгую, я им налью - они ж, наоборот, скривятся, суки: пей без нас, иудушка, христопродавецъ, жалкая душа. А я смолчу - не страшно, не тонка кишка. Ужо дождусь, когда их порешат. А за щеку и зуб - прошу мне выписать матпомощь на лекарства и врачей. И после, как в ЧК соседей вывезут - отдать мне скарб, который стал ничей.
Пишу сие, чтоб власти наши знали какие контры в доме проживали.
В твоих окнах нет света. Они пришли, но тебя не застали. И они вернутся, ты знаешь это. Но во многом знании - многие печали.
Посмотри, посмотри – небо как небо, и ночь как ночь, но что-то не так: вкус красного вина, запах тёплого хлеба, и пальцы твои отбивают такт.
Контрромантика, девушки в чёрном. Контрромантика, мальчики в хаки. Контрромантика, любовь наверняка. Жизнь так коротка, а смерть так легка. Контрромантика.
Ты смотришь в зеркало, ты видишь себя на постельных рельсах, под колёсами любви. Забавная игра для тебя и меня - выбери сама: ты и я или мы.
Заходи, заходи, садись, и покурим. Утро не скоро, поиграй со мной. Скоро эта ночь обернется бурей. Но поверь, ты нравишься мне только такой.
Контрромантика, снимки в газетах. Контрромантика, дела на века. Контрромантика, любовь наверняка. Ложь невыносима, но правда горька. Контрромантика.
Природой мёртвою живой не заменить. Цветы увяли, срезаны до срока. Вино в бутылке скисло, и пролить его не жаль. На каждого пророка довольно будет тех, кто слеп и глух. И всё, что сказано, рассеется напрасно. И будет мир стоять ещё на двух из трех китов – невежестве ужасном и темной зависти. Но третий, больший кит – Себе Подобных Осуждать Стремление на волю вырвется из под ледовых плит. И дрогнет мир, и будет наводнение. Не волны океанские тогда настигнут нас в единую минуту. Нет. Рознь отравит наши города, и несочувствие родит разброд и смуту. Кто сам виновен – тот других судить начнёт с готовностью и скорой, и суровой. И топоров в крови не остудить до времени прихода эры новой.
Нет, нет надежды. Мрачен натюрморт грядущих дней убийства и раздора. Так выродимся мы в особый сорт цветов вражды, безрадостных для взора.
Ни сдать в ломбард, ни спрятать под коростой нам, видно, не удастся наши души. Болеем, но растём. Болезни роста пройдут, конечно. Навостривши уши, я слышу, как пищат от счастья дети наивные, и зла не замечают. Им интересно всё на этом свете, они и плюшке радуются с чаем. А жизнь уже готовит им подарки: капканы, западни, и всяку бяку. Но им и дела нет: их полдни жарки, их вечера таинственны, и мраку ночному не под силу усмирить их.
Вот так и мы порой, как эти дети - живём не по уму, а по наитью, и счастливы дышать восторгом этим.
Пробежала дрожью по глазам, просияла светом. А я стоял меж серых мокрых стен, я так ждал грозу. Всё было как во сне, беспамятном и странном - сумрачно и широкоэкранно. Ветер, тьма, и ливень как из крана. Молния.
Либо в небо, либо в безнадежность тьмы назад. Как еретик чует дыбу - виновен и опознан. Как огонь-лисица я вбегаю в дождь-туман. И искрой мчусь сквозь границу, растерян и не пойман.
Проходило время волшебства, мнилось, что навечно. А жизнь крутилась вечным колесом с белками внутри. Тогда мне было так безрадостно и больно. Я читал, бесцельно и безвольно, новое, и новое не столь, но без неё.
Либо к свету, либо в пропасть новых свет и лен. Как грошик в реку с обрыва – заброшен и не ценен. Как огонь-лисица я вбегаю в дождь-туман. И искрой мчусь сквозь границу, растерян и не пойман.
Даже с доброй вестью, Даже с новостью плохой - в любом часу или месте мне всё ещё не по**й. Как огонь-лисица я вбегаю в дождь-туман. И искрой мчусь сквозь границу, растерян и не пойман.
Посвящается слепой Эйлин Шеллот, кем бы она ни была
Ручей, шелестящий под сводами леса, осеннее время, безлюдное место. Любовные игры на укромной поляне. в травах без запаха и без названий.
И, словно птица в тесной клетке, в грудной клетке бьётся сердце. Она заставит огонь разгореться, она не даст тебе думать о смерти.
Ведь она любит тебя за то, что ты показал ей этот сентябрь - месяц эльфов, костров, и опавших листьев, о котором ей вовремя не рассказали. Она любит тебя, и этот сказочный мир, она смотрит на мир твоими глазами.
Настанет утро, и вас навестят лисица, и выдра, и смущённый олень. И вы вместе скажете им: «доброе утро», но за ясным утром будет пасмурный день.
И вот тогда сквозь стёкла твоих очков на сетчатку глаз прольётся тоска. А она увидит тоску изнутри, и вернёт тебе то, что ты так долго искал.
Ведь она любит тебя за всё, что уже случилось, и ещё случится. За всё, о чем нельзя рассказать Лишёнными формы и цвета словами. Она любит тебя, и этот сказочный мир, она смотрит на мир твоими глазами.
Не летай самолётами, лучше ходи пешком, безучастность толпы лёгким шагом насквозь пронзая. От случайных смертей не откупишься злым стишком. Небо стало таким опасным, ты знаешь, зая.
Не спускайся в метро, эти станции не спасут, пассажиры глаза за экраны смартфонов прячут. Безопасности нет наверху, а уж там, внизу и подавно, и все заверения мало значат.
В этот покер с судьбой нам играть не к лицу уже - слишком слеп её меч, он нескоро вернётся в ножны. И тревога по лицам и в дательном падеже: мне тревожно, тебе тревожно, нам всем тревожно.
Мне снятся сны, мне снова снятся сны: вот мы вдвоём - то в Таллинне, то в Риге. А вот - Стокгольм за месяц до весны. А вот - я жду тебя у Дома Книги. Я открываю дверь, скользит засов, теперь меня встречают только вещи. И кажется, что чёрно-белых псов на Марсовом как будто стало меньше. Мне снятся сны. Я вижу, как вблизи - «Титаник» со стюардами в матросках, в «Назаре» горку, в ней вода скользит, и ты скользишь, вся в каплях, как от воска...
...и Юсси наливает через край. Я вижу всё, как в зеркале морозном - анатолийский позабытый рай где выдохнуть на время удалось нам. И новый вдох. И, когти не вобрав, мы цапаемся снова по-кошачьи. Уже неважно, кто из нас неправ, и можно ли устроить всё иначе. Мне снится лес под Гдовом, и костёр, и кот-разбойник в крепости копорской, и звёздный щит над нами распростёрт, и Лео с Сельмой спят за переноской. Мне снится свёрток с дочкой на руках – совсем малюткой, просто невесомой. Я пробуждаюсь в холод, тьму и страх, и ни одной приметы, мне знакомой.
Сны сочтены, мгновения блестят, их блеск обманчив, зеркало замёрзло. И лишь страницы жизни шелестят: так было с нами, было. Всё серьёзно.
Есть роза красная, и есть луна в воде; летящий дрозд, души изнанка – тело. Есть что-то, что повсюду и нигде. Но если бы ты даже и хотела - едва ли можно все вернуть назад,
от октября поворотить к апрелю. Теперь здесь морось, холод. И глаза
распахнутые вере и безверью. И я смотрю в озера глаз твоих. Чего ещё мне ждать, какого чуда? А спящий Питер тёмен, пуст и тих. Разведены мосты, и для других далёкий голос шепчет этот стих. А я пишу тебе невесть откуда...
Или выпал из облака, или венчан на царствие, или вытащен волоком, или просто абстракция - без лица, без обличия, без стыда, без раскаянья. Невесть где обналичен я, перечислен в изгнание.
Расподарен колечками, вдет под кудри серёжками, под мосты спрятан речками, под калитки дорожками. По стаканам расплесканный, разделён по товарищам, окружён перелесками, перечёркнут пожарищем.
И в дневник мой оранжевый не вмещается прежнее. И кроит меня заново, всё быстрей и прилежнее - то ли ангельски-чёрная, то ли аспидно-белая, суетой наречённая, жизнь последняя/первая.
Я - ублюдок из хорошей семьи. Моё сердце бьётся в ритмах босановы и сальсы. Мои руки по локоть в тени. Я не вижу, как движутся мои пальцы. Я - ублюдок из хорошей семьи.
Мои мама и папа так любили меня, так ломали меня, что я забыл, кто я есть. Я бился в кровь об их жестокие «я». Я крал чужой хлеб, но не мог его есть. Я, ублюдок из хорошей семьи.
Каждый день я спускался в лабиринты метро, Я искал Минотавра, как незваный Тесей. Но в метро от героев темно. И герои мне кричали: «подожмись потесней, ты, ублюдок из хорошей семьи».
Я так мечтал образумить этот стонущий мир, но мне каждый раз не давались слова чтоб доказать правду love is near, чтоб рассказать, как из крови прорастает трава. Мне, ублюдку из хорошей семьи.
К чёрту якорь, этот шлюп уже давно на мели. Сердце рыбой бьётся в трюмах босановы и сальсы. Мне не выжить в тени и в пыли, и без пользы переломаны мои пальцы. Я - ублюдок из хорошей семьи.