неча на роршаха пенять, если vanish палёный
Природой мёртвою живой не заменить.
Цветы увяли, срезаны до срока.
Вино в бутылке скисло, и пролить
его не жаль. На каждого пророка
довольно будет тех, кто слеп и глух.
И всё, что сказано, рассеется напрасно.
И будет мир стоять ещё на двух
из трех китов – невежестве ужасном
и темной зависти. Но третий, больший кит –
Себе Подобных Осуждать Стремление
на волю вырвется из под ледовых плит.
И дрогнет мир, и будет наводнение.
Не волны океанские тогда
настигнут нас в единую минуту.
Нет. Рознь отравит наши города,
и несочувствие родит разброд и смуту.
Кто сам виновен – тот других судить
начнёт с готовностью и скорой, и суровой.
И топоров в крови не остудить
до времени прихода эры новой.
Нет, нет надежды. Мрачен натюрморт
грядущих дней убийства и раздора.
Так выродимся мы в особый сорт
цветов вражды, безрадостных для взора.
Цветы увяли, срезаны до срока.
Вино в бутылке скисло, и пролить
его не жаль. На каждого пророка
довольно будет тех, кто слеп и глух.
И всё, что сказано, рассеется напрасно.
И будет мир стоять ещё на двух
из трех китов – невежестве ужасном
и темной зависти. Но третий, больший кит –
Себе Подобных Осуждать Стремление
на волю вырвется из под ледовых плит.
И дрогнет мир, и будет наводнение.
Не волны океанские тогда
настигнут нас в единую минуту.
Нет. Рознь отравит наши города,
и несочувствие родит разброд и смуту.
Кто сам виновен – тот других судить
начнёт с готовностью и скорой, и суровой.
И топоров в крови не остудить
до времени прихода эры новой.
Нет, нет надежды. Мрачен натюрморт
грядущих дней убийства и раздора.
Так выродимся мы в особый сорт
цветов вражды, безрадостных для взора.