После водки всё забыл: не понять - с кем пил, где был? Иль в театре зрителем? Или в вытрезвителе? Прое**л свой маузер, плавал пьяный в Яузе, на Лубянке в урны ссал, под стеной кремлёвской спал, прищемил *** дверью, ругал наркома Берию...
Речная нимфа (Александра, г. Санкт-Петербург) -- Самолёт --
Самолёт ныряет, предсмертно ревёт, дрожит. Алый отсвет на лицах, аварийный режим. Крик бьётся в горле, и остро хочется жить. Но понимаешь – отсюда уже не выйти.
Подробности жизней проносятся, как в кино – детство-школа-работа-вырвались-в-отпуск, но у кого-то – не дальше школы... Потом темно. Стюардесса воет – сколько осталось выть ей?
Жалеешь о том, что исправить уже нельзя: поменять билет, как хотела, на вторник взять. В предпоследний миг обнимаешь в мыслях опять дочку и сына, ему ещё нет пяти.
Потом ждёшь удара (невыносимая мука).
А где-то бабушка гладит внучку и внука, говорит им: тише, уймитесь, ну-ка. Мама уже летит.
достоевского читай рви тельняшку на груди депортируй нимф-ундин в стужу станции чита кто с ружьём тому почёт интернейшэнэл амнесть был народ да вышел весь за бочок схватил волчок робеспьер дантон марат и апостол муравьёв жгут старьё трясут новьём в гильотину-аппарат нараспев суют врага катят головы в толпу революция нага между ног её табу
зри свободы пьяный сын как сгорает прежний мир встань на ужаса весы и незнамое прими
Неведома зверушка (Ирина, г. Москва) -- Дрожащий зайчик в сумрачном лесу --
Дрожащий зайчик в сумрачном лесу, Зачем ты звал голодную лису? Твой частый пульс звучит в ее ушах. Она идет! - склоняется, шурша, К нему трава, - Лишь выпрямлюсь - беги! Ночного леса темный лабиринт Пылающим хвостом сожжет лиса. Всех не спасти, малыш, спасайся сам! Лиса не зла, но лисьи зубы - зло, Беги от них, пока не расцвело Багряное на шерсти как цветок... Петляй следы, проскальзывай в виток. Лиса хитра, а ты для смерти юн. До вечности совсем не много лун, Ты должен пережить их серебро. И этот бег. И лисий рагнарёк. Сберечь живинку, крошку, позывной, Что говорит с тобою и со мной, Что нас роднит во внутренних лесах, Где я - трава, и зайчик, и лиса.
Речная нимфа (Александра, г. Санкт-Петербург) -- Поэтессы мёртвые и живые --
Соне
Стихи когда-нибудь закончатся, мы станем темноты темней – путей потерянных обходчицы, две музы каменных теней. Бледнеет, гаснет искра Божия, и время к вечности бежит. Вот твой стакан, моя хорошая – я налила тебе, держи. Давай за город нераскаянный, за мир безверья и нужды глотнём вина страны Испании, где не бывала прежде ты. Давай за счастье без повинностей, за мой Париж, за твой Урал. Пусть все любови без взаимности, пусть верность только до утра. Мы – мотыльки, и лампы включены, и свечи смерти зажжены. Скрипят хароновы уключины, а голос просит тишины. Летим на вечеринки Любины – задорны, молоды, легки. Стихами молимся и любим мы, но прозой пишем дневники. В стихах растём и расцветаем мы, и в них же вянем, как цветы. Пусть мы и близко не цветаевы, но дышим в рифму я и ты. Не оставляй на донце, Сонечка, печаль и радость допивай. Ты обними меня тихонечко, как Стрелку нежная Нева. Ты поцелуй меня рассветную, пока мужья с другими спят. Я зареклась, но снова верую: любовь не грех, и всё не зря. Июньским Питером отравлены, мостами вместе сведены, такие мёртвые недавно мы опять для счастья рождены. Не будет ни фанфар, ни почестей – приюты вечности тихи. Мы догорим, допишем, кончимся. Но будут новые стихи.
Ни карты, ни проводника. Лишь волчий вой и страх олений. Пусть даже жизнь порой горька, но под покровом сожалений она хранит бесценный дар: надежду на зарницы чуда. И так земной кружится шар. И нет для нас пути отсюда.
Птица птицу не знает, не любит и не жалеет, но глаз-то, поди, не выклюет, уже и на том мерси. Птицу травят по-разному, анафемой и елеем. Птица боится сделаться серых ворон белее. А небо синее-синее угрюмой земле дерзит.
Птица птице глаголет: на доктора не надейся, клюй по своей возможности лимоны и имбири. Иначе херсон воробышку, как пели дрозды в Одессе. Хватит уже быть птицей, ты человек, оденься. Вот те твоя тельняшечка, а крылья-то убери.
Птица смекает: нет уж, потом не взлетишь одетой, в шапке да в тёплых варежках на небо не убежишь. Вроде и вольно дышится, да в сердце заноза где-то. Кто тут теперь Одиллия, и где там теперь Одетта? А птица птице советует: покайся и не греши.
Птица кивает птице, машет крылом прощально, Срывается с мёрзлой ветки, уходит в небесный свет. Та, что осталась, – медлит, и ветер ветку качает. Птицы слишком свободны, и людям страшно в начале растить в себе птиц для неба, которому края нет.
Генерал, гнётом армий полмира смяв, ничего не выиграть. Ваши планы - липа. Офицеры и кони погибли зря, и из них не выжать ни ура, ни хрипа.
Всех наград и почестей жалкий сор и махорки в солдатской горсти не стоит. Ни имён, ни отчеств, ни горящих мостов, даже просто ненависти не знает стоик.
Вы же были герой, вы не спали ночей, вы же рвали циркулем карты генштаба! Но пехотный строй как в нутро печей в тщетный бой задвинули - и вас туда бы.
Пусть теперь в волнах последнего моря артиллерия моет колёса гаубиц - эта чаша полна слезами и горем. Клаузевиц умер, и в прошлое канули все победные марши, и все трофеи.
Здесь лишь вдовы, могилы, и сгоревший металл.
И не станут старше, не станут мудрее ваши мёртвые мальчики, генерал.
Чего не потерял – о том не пожалеть, но выдохлись слова, и выгорели строки. Ноябрь пьянит дождём и юным божоле, а мы опять живём под выговором строгим. Невольники галер не молят о ветрах, порядок наведён, и силится охрана заколотить окно наивного Петра, чтоб кланяться опять опричнине Ивана. Мелькают злые дни, как трассеры в бою, охрипший город тьмой помечен и кромешен. Но девушки стоят и песни Flёur поют: «Ремонт» и «Формалин», и «Шелкопряд», конечно.
И верится – в тот день, когда придёт весна, и город оживёт, умывшись снегом талым, здесь каждый скажет: вот, я чувствовал, я знал, для счастья лишь тепла и песен не хватало!
Это кто на первой полосе в главной государственной газете? Профсоюзный деятель Хосе за науку с техникой в ответе. Без Хосе прогрессу не бывать, космос Гондурасу не поюзать, Дети уговаривают мать: мама, запиши нас в профсоюзы! Нам бы Сальвадору дать пример, обогнать Белиз и Гваделупу. Каждый гондурасский пионер знает, что с наукой спорить глупо.
Верно, дети - отвечает мать. Хватит пить из луж и есть руками. Надо профсоюзы поднимать, поделом нас всех ООН ругает. Эй, Хосе, добудь-ка нам огонь, спичек профсоюзных выдай, что ли.
Подготовь детишек, дорогой, к школе жизни, к гондурасской школе.
Бульдозером вспорота местность, что с детства мила нам, грохочет прогресс по границам её межевым. Здесь город сотрёт деревеньки во имя генплана и глину погостов замесит под нужды живых.
Бежишь через поле – ещё не убит и не ранен, и нет командира, нет окрика, нет ничего. Подъёмные краны встают на форпостах окраин и небо гудит, словно в колокол бьют вечевой.
Бог денег сошёл к человеку и ждёт подношений – плати сколько скажут, и скидку на бедность проси. Давай надевай ипотечного рабства ошейник: ты мечен, у нас тут не вече, кончай голосить.