и если жизнь не в свой черёд пусть даже пули не отлили мы вновь сыграем в или-или в наш подвиг кратный четырём боям стволам горстям краям прорывам залпам трибуналам и карта ляжет в поле алом а в чёрном поле сотни ям проглотят тех кто не играл кто решетом черпал надежду побед и поражений между кто жить хотел но умирал
Ну вот, эскадра Магеллана, уже, должно быть, якоря подняла. Черти капеллана пусть забирают! Говоря по правде, славные матросы за край господнего стола лететь стремятся, словно осы - но то напрасные дела.
Ведь дьявол ищет ныне в душах не тишь, но пламя куража. Скажу вам: разум любит сушу, на сердце руку положа. Пусть те из них, кто не потонет, везут сюда своё добро. Кто жил разбоем - не схоронит разбойный куш - не то нутро!
Пропьют, просадят в кости злато, прокутят с девками барыш... У чёрта взятое - заклято. А я - торгую с чёртом лишь. Во весь опор сидеть в таверне - вот мой обычай от отца. Оно надёжнее, поверь мне, чем честь лихого удальца.
Любить играючи, любить любовью, схожею с игрою. Над миром сумрачным парить - и забывать о нём порою. Играть в любовь, любить игру, вдыхать всей грудью воздух тщетный. И, пробудившись поутру, ловить лишь отблеск мимолетный того, что нас пленяло тьмой, того, что нас пленяло светом...
И всё своё постичь самой. И не жалеть потом об этом.
Я видел смерть в его янтарном взоре. И ветер стих, и замолчало море, и сердце было скормлено войне. Никто не свят, покамест Бог над нами, но нас крестили злыми именами - кровавая охота началась. Пусть город и таил зверей от взгляда, и воздух был горяч, и полон яда, наш жребий был - убить их, или пасть...
...пасть лязгнула. Сталь нежно позвала: «Иди ко мне, мой зверь, мой недруг вечный, пусть близость наша будет быстротечной, но жаркой. Как же долго я спала! Как тщетно убивала в ножнах время, от крови жертв легендами беремя. Мне снился бой, и города в огне...»
Я ждал его, в оружие не веря, и чувствовал в себе рожденье зверя.
Писал донос и клянчил на лечение - до колик хохотали опера: "Соседям Троцкий снился на Крещение, и в Первомай не пили ни хера. В ответ на то, что явные вредители, мне выбит зуб и порвана щека. Обруганы по матушке родители. Не медлите, товарищи в ЧК! Берите всех, и непременно с обыском - там керенки, фарфоры и елей. Я знаю, я залез у них под стол ползком, и слушал... я ить стал куда смелей. Ещё они ругают власть советскую, а про меня сказали "сукин кот". А я ить что, я с ими пить не брезгую, я им налью - они ж, наоборот, скривятся, суки: пей без нас, иудушка, христопродавец, жалкая душа. А я смолчу - не страшно, не тонка кишка. Ужо дождусь, когда их порешат. А за щеку и зуб - прошу мне выписать матпомощь на лекарства и врачей. И после, как в ЧК соседей вывезут - отдать мне скарб, который стал ничей.
Пишу сие, чтоб власти наши знали какие контры в доме проживали.
За заржавленными кранами – поселковая окраина. Гости в дом ко мне незваные, хуже НАСА и Гагарина. Поздоровались: – Здорово, бля! По полста за зиму выпили. А зима пришла суровая, снегопадом крыши выбелив.
А зима пришла на месяцы, запорошила дороженьки. Кто сопьётся – не повесится. наливай по край, до дрожи век. Помянём дружка покойного, собутыльника Зиганшина. Вот же он мужик бедовый был, на прораба с ломом хаживал.
Жил да пил, а смерть-то – вот она, комсомольская путёвочка. Без отрыва от работы, нах... унесла лиса утёночка. А теперь давай за Родину, и за дружбу настоящую. Пусть поздравит в Новом годе нас Леонид Ильич по ящику.
В декабре во что ни кутайся, по-любому зябнешь в холоде. Наши бабы, знаешь, дуры все. Но без них – лишь пьянки в комнате. Тут ни лучше нет, ни хуже нет. Грузди выпали из кузова. Пей, советский честный труженик. Хули тут теперь закусывать.
Всё в полумгле, но приказы предельно чётки (от ободряющих жестов горит щека): зубы героев идут на монашьи чётки, шкуры предателей вешаем в нужниках.
Неграмотным книжный базар двести лет не нужен, в балагане петрушки кривляются и вопят. Гоголь считает на пальцах мёртвые души, цифры не сходятся, пересчитывает опять.
Здесь не читали ни Библии, ни Корана, к храму подходят юродивые без лиц. - Шли бы вы нахер уже. - говорит охрана - Тут и без вас всё раскрали да увезли.
Дом твой – барак, сын - дурак, а дерево – липа. Плачет жена, да чего уж глаза слезить… Нежными яблочками вскормленные до хрипа, кони опричников топчут людей в грязи.
Люди молчат, слишком поздно просить пощады, если свои как чужие, и царь гневлив. Лапают девку опричники: - Эх, тоща ты!. Нечем дышать от бессилия и от чада.
Настало время прощаний – без слёз и без сожалений, на свой и чужой делений, списаний и вычитаний. Настало время охоты, сезон волков и оленей. И звери зверски невинны, и мы теперь не чета им.
Наивных и простодушных приносят в жертву гордыне. Вода дождей заполняет пустые рты и глазницы. И только страшное снится, ночь к ночи, присно и ныне. И мор скрипит жерновами непримиримых позиций
Уже не надо стесняться, и удивляться не надо. А город сыплется в небыль, разбит на кубики лего. И нет отцовских запретов, и нет ни яблок, ни сада. Волкам – понятное дело, оленям – мирное лето.
Не страшно жить, но страшно бояться. Новое время звенит струною. Уже дозволено удивляться и восхищаться своей страною. Литерный поезд эпохи катит по рельсам смуты в тупик истории. На всех героев наград не хватит. Практика жизни рождает теории. Больше вещей, хороших и разных. Больше надежд по оптовым ценам. Меньше мыслей, ненужных и праздных. На Кипр, на Мальту, в Сиену, в Вену - куда подальше: людей посмотрим, себя покажем. Видали наших? Уже видали? Пьяных?! В исподнем?!! Ох, нет, должно быть, это не наши...
Пути из варяг во греки тернисты. Врата Царьграда увешав щитами, идём к Босфору мы, атеисты. Но Богу скучно возиться с нами.
Я – стрелочник. Звучит тем паче странно, что стрелки переводят на меня. Вокзал уснул. Легла на рельсы Анна. Но литерный умчался в ночь, звеня, по встречному пути. И только вьюга бездомным псом ему завыла вслед. Нелепый жест, ненужная услуга, жизнь не мила, и веры больше нет.
Я оторвал от рельс бедняжку Анну, смахнул с нее снежинки, и сказал: Последний поезд. Всё. Примите ванну. Тушь потекла. Ступайте на вокзал. Вам страшно жить, и умирать не внове. Однако же, всему есть свой предел. Попытка в месяц. Было, что и по две. Не знал бы Вас - и знать бы не хотел.
Ну что Вам, в самом деле, не живётся? Вы молоды, красивы, всё при Вас. Ваш голос мил, ваш волос дивно вьётся. К чему Вам лезть под поезд каждый раз? Толстой Ваш – графъ и хамъ, поверьте слову. Он пишет вздор от скуки или спьяну – про что ни попадя: про пегую корову, про мир, войну и Ясную Поляну…
Коньяк, постель, и модные журналы, найтклабы, маникюр и порнофильмы – спешите жить, на кой Вам эти шпалы, и рельсы все, и холод плит могильных? Супруг Ваш, коммерс мелкого разряда – похоже, Вы совсем ему не ценны. Отсюда Ваш цинизм, как капли яда, и эти отвратительные сцены.
На этот раз Вам повезло, сеньора. В ночь Рождества и стрелочник стреляет. Вглядитесь в красный отсвет семафора: он поезда и Вас благословляет остановиться вовремя. Замечу Вас снова близ вокзала – не взыщите. Встречайте, Рождество спешит навстречу. Ступайте жить, и смерти не ищите…