неча на роршаха пенять, если vanish палёный
Иван Андреевич Крылов
был нравом грозен и суров.
Но справедлив, и сердцем честен.
А твой упрёк, хотя и лестен,
но столь несправедлив, что я,
не понимая ничего,
сидел (в зобу дыханье сперло)
не меньше часа. Словно сверла,
слова твои насквозь мне душу
пронзили. Муке нет конца.
Теперь не смею и лица
поднять от пола. Виски глушит
обиды яростный пожар.
Но лишь отчасти. Твой удар
пришелся в сердце, Брут. И хуже
во много раз мне от тебя
его принять, тебя любя.
Ах, Сашенька, не верь наветам -
ошельмовали за глаза
(из глаз – горючая слеза).
Пусть веры нет таким поэтам,
меня навроде, но поверь,
что на филфаке я случался
вполне по делу. Я справлялся
насчет покупки букваря
для Буратино! Говоря
по правде, нынче не ягнята
там обитают - бультерьеры.
Девицы налетят, а я-то,
отставив скверные манеры,
бывает, вовсе растеряюсь.
А те и рады: что, да как?
И я, опешив, подчиняюсь.
И получается бардак.
О, эти юные созданья!
Едва из школы, а уже
одно лишь на уме: лобзанья,
и увертюры в неглиже…
Поверь мне, овцы ныне хищны -
грызут волков подобно псам.
А с виду скромны и приличны!
Но как в альков затащат, сам
не знаю, как от них укрыться.
Куда мне, бедному, бежать?
Держитесь, овцы, лишь копытца
к утру останутся лежать!
Нельзя, нельзя меня, как волка,
облавой в яму загонять.
Девичьи очи как двустволка:
возьмут в прицел, и ну стрелять.
А я и рад укрыться в чаще,
но нет и там покоя мне.
И звуки выстрелов всё чаще,
и горько вою при луне.
И нет ни сна мне, ни покоя.
Сколь волка щами не корми,
он всё равно уйдёт с другою.
Охота, знаешь ли, в крови.
Но ты, Венжинская, капканы
горазда ставить тут и там.
Сколь многие попались паны
На твой великопольский шарм!
И я бывал твоей добычей,
но сделал ноги, и живу,
храня свой нрав и свой обычай.
Не в сладком сне, но наяву.
И пусть моё разбито сердце
тобой (оно весьма болит),
но и тебе на хвост я перца
сполна насыпал. И горит
поныне твой прелестный хвостик.
И ты меня готова съесть.
И шкуру снять с меня, и кости
мои глодать. Но эта месть
пожалуй, слишком запоздала.
Так много лет прошло. Уже
не помню плеч твоих лекала,
и увертюры в неглиже.
был нравом грозен и суров.
Но справедлив, и сердцем честен.
А твой упрёк, хотя и лестен,
но столь несправедлив, что я,
не понимая ничего,
сидел (в зобу дыханье сперло)
не меньше часа. Словно сверла,
слова твои насквозь мне душу
пронзили. Муке нет конца.
Теперь не смею и лица
поднять от пола. Виски глушит
обиды яростный пожар.
Но лишь отчасти. Твой удар
пришелся в сердце, Брут. И хуже
во много раз мне от тебя
его принять, тебя любя.
Ах, Сашенька, не верь наветам -
ошельмовали за глаза
(из глаз – горючая слеза).
Пусть веры нет таким поэтам,
меня навроде, но поверь,
что на филфаке я случался
вполне по делу. Я справлялся
насчет покупки букваря
для Буратино! Говоря
по правде, нынче не ягнята
там обитают - бультерьеры.
Девицы налетят, а я-то,
отставив скверные манеры,
бывает, вовсе растеряюсь.
А те и рады: что, да как?
И я, опешив, подчиняюсь.
И получается бардак.
О, эти юные созданья!
Едва из школы, а уже
одно лишь на уме: лобзанья,
и увертюры в неглиже…
Поверь мне, овцы ныне хищны -
грызут волков подобно псам.
А с виду скромны и приличны!
Но как в альков затащат, сам
не знаю, как от них укрыться.
Куда мне, бедному, бежать?
Держитесь, овцы, лишь копытца
к утру останутся лежать!
Нельзя, нельзя меня, как волка,
облавой в яму загонять.
Девичьи очи как двустволка:
возьмут в прицел, и ну стрелять.
А я и рад укрыться в чаще,
но нет и там покоя мне.
И звуки выстрелов всё чаще,
и горько вою при луне.
И нет ни сна мне, ни покоя.
Сколь волка щами не корми,
он всё равно уйдёт с другою.
Охота, знаешь ли, в крови.
Но ты, Венжинская, капканы
горазда ставить тут и там.
Сколь многие попались паны
На твой великопольский шарм!
И я бывал твоей добычей,
но сделал ноги, и живу,
храня свой нрав и свой обычай.
Не в сладком сне, но наяву.
И пусть моё разбито сердце
тобой (оно весьма болит),
но и тебе на хвост я перца
сполна насыпал. И горит
поныне твой прелестный хвостик.
И ты меня готова съесть.
И шкуру снять с меня, и кости
мои глодать. Но эта месть
пожалуй, слишком запоздала.
Так много лет прошло. Уже
не помню плеч твоих лекала,
и увертюры в неглиже.