Первая молвит: возрадуйтесь, сёстры, - сегодня у нас герой. Покрывает нить золотистым воском, передаёт второй. Вторая долго гладит волокна, смотрит сквозь свет и тьму, и говорит: кораблю подобна, участь дана ему.
Плыл он, с волнами и ветром споря, и нёс войну городам, но не оставил на вечном море ни памяти, ни следа. Третья сестра головой качает, - всё кончено, - говорит, - он шёл за славой под крики чаек, но ныне уйдёт в Аид.
И старшие сёстры кивают младшей - нам долг, а героям страх; твоя работа позднее нашей, прерви его нить, сестра. О нём не сложат хвалебные гимны, его имя сгинет в тени. Недостойный герой непременно гибнет. Режь уже, не тяни.
>>Только небо в окошке к утру всё синее, синее... >>Только тень у виска... >>>Юлия Ермилова
Вот почти сорок дней, память рану стихами сшивает. И со мной твоя правда – простая, прямая, живая. И гитара грустит, ненаписанных песен желая, но не плачет, - поёт.
Этот тёплый октябрь, это нежное солнце на лицах. Это время смириться, принять и до срока проститься. И танцует Суок, и летят снежнокрылые птицы в синем небе твоём.
Тюремщик всем затылки выстриг. Ревком дворянок не щадит. И, выходя к стене под выстрел, Софи считает до пяти: (один) и нет венца иного; (два) дня в застенке без вины; (три) сердцем вышептанных слова; (четыре) шага до стены; (пять) мёртвых дев в углу кровавом…
И выстрел множит боль на тьму. И гильза отлетает вправо, уже не памятна уму.
Из городов, где правит суета, осенние уносят электрички бродячих эльфов, к холоду привычных, сверяющих сезоны по цветам. И где-то там, в медвежьих уголках, где водятся ещё на воле феи, и каждый сон их сказками навеян, и вольный шум лесов не умолкал - там будет всё, как было до людей, до их дорог, домов и интернета.
И маленький народец верит в это, не доверяясь нашей суете.
Во тьме проявляются - рельсы, вагон, дорога, лихачи из "Газели" и размотанного "Пежо". Проводник говорит мне: вас, людей, слишком много, даже если захочешь - всех не убережёшь.
За окном проносятся чёрные полустанки, на перронах призраки безмолвно чего-то ждут: инженеры, врачи, работяги, нищие, панки - потерянно смотрят на рельсовую межу.
Проводник сутул и немолод, щёки в щетине, на запястье наколка - "аз есмь" и лучи звезды. Радиоточка глухо хрипит "пощади их", а он жёстким пальцем рисует на стёклах кресты.
Наконец, говорит раздумчиво, чуть прищурясь: какого Иова вы так бьёте себя об мир? Человек - он хрупкий, и твёрдости не ищу я. Вот уволюсь, и вы останетесь там одни.
Но поскольку я опрометчиво подписался любить вас, терпеть, воспитывать и спасать - в этот раз я не высажу всех на конечной станции.
- Теперь сходитесь, господа! Метель кусает наши лица. Темна рассветная столица. Черна студёная вода чухонской полусонной речки. Ох, лишь бы не было осечки... Противник призраком плывёт и призрака напротив видит. Два дворянина при обиде, и кто-то, видимо, умрёт, оставив скорбную супругу и краткую записку другу. Стволы воздеты, шаг широк и твёрд. Ловить судьбы усмешку - не торопиться и не мешкать: спустить заждавшийся курок. Вот выстрел грянул. Мой? Его ли? Неважно, всё по Божьей воле. И снова выстрел. Этот - мой. Противник падает и стонет. Нет, наша ссора пуль не стоит.
>была сегодня в аптеке, купила свечи. >пришла домой, вставила одну в подсвечник – сразу полегчало. >>>Из дневника обывательницы средних лет.
свечи оно, конечно же, романтичнее, чем лучина, лампада, или дрова в печи. а вдобавок ещё пользительней и практичнее - помогают и ранним утречком и в ночи.
любезная моя андромеда или там навсикая, по батюшке сильвестровна, и мещанка по убеждениям - покупай эти свечи, от скупости не икая, ведь подённый расходник, не бусы ко дню рождения.
когда твой супруг при лавке, при складе, при бизнесе - твою скуку развеет залётный босяк-цыган. ставь эти свечи от сглаза и унылости извести. ставь на здоровье. но только не зажигай.
Любить играючи, любить любовью, схожею с игрою. Над миром сумрачным парить - и забывать о нём порою. Играть в любовь, любить игру, вдыхать всей грудью воздух тщетный. И, пробудившись поутру, ловить лишь отблеск мимолетный того, что нас пленяло тьмой, того, что нас пленяло светом...
И всё своё постичь самой. И не жалеть потом об этом.
Стакан сказал однажды рюмке: - ты так стройна, моя душа! Тебя за талию держа, гусар не пялится на юбки. Коньячный ли в тебе огонь, или прозрачность водки русской - и дамы все, и верный конь в тот миг гусару блёклы, тусклы. И ножку пальцами сжимая, он мнит себе, что ты живая - живей полей, росой умытых, реальней, чем княгиня N. Но ты не требуешь взамен всех обещаний позабытых ни слов, ни жестов – ничего. Была полна - и чрез мгновенье уже пуста в руке его, но живо спирта в нём горенье. И так, огонь в него вливая, ты словно шепчешь: "я живая".
- А ты, мой добрый друг гранёный, живёшь среди простых солдат, и им служить, как видно, рад – сказала рюмка чуть смущённо. - Пусть врут, что ты не ровня мне - мы вместе бесу пьянства служим, и оба знаем о вине поболе, чем жена о муже. Вино - от многих бед лекарство, но велико его коварство: рядится в многие одежды - то в водку, то в коньяк, то в брют, и люди топят в нём надежды, и с пьяных глаз стаканы бьют, и рюмки тоже, мой хороший… Стекла кабацкого не жаль: надежды рюмка не дороже, а бед никто не избежал. Ты думал, мы с тобой живые, но винный дух нам души выел.
И оттого, мой милый друг, дни наши не бывают долги: из пьяных выпадаем рук и обращаемся в осколки.