Подобны неземному волшебству, нам грезятся отважные полёты - на высоте, где только лишь пилоты, себя приносят в жертву естеству эфирному, вплетаясь в ткань пространства. Но если жизнь земная нам мила - то всё же жаль, что лезвие крыла не в силах от небесного убранства отнять хоть малый ломтик. И из снов мы падаем в рассветные постели, и чувствуем, что снова не успели сложить из грёз десяток важных слов.
Порой нас принимают не за тех. Порой - не те за тех нас принимают.
И лишь дельфины ясно понимают: с русалкой жить - для ангела не грех. Кто любит и любим, в том нет стыда, как нет вражды меж небом и волнами. Но предки наши воплотились нами - бескрылыми, безжабрыми... Беда совсем не в том, что ангелов не стало, и не найти русалок в наши дни.
Весь ужас в том, что в мире мы одни не знаем, как для счастья надо мало.
Ни карты, ни проводника. Лишь волчий вой и страх олений. Пусть даже жизнь порой горька, но под покровом сожалений она хранит бесценный дар: надежду на зарницы чуда. И так земной кружится шар. И нет для нас пути отсюда.
Зима пришла, как будто навсегда. Наш город стал холодным и угрюмым. В метели не увидишь и следа на мостовой. Ноябрь клонит в думы. Но думать – лень. Не время и мечтать. Уже зима? Ах, что вы говорите! Ну, стало быть, апреля станем ждать. Вы под ноги внимательней смотрите. Перчатку обронили? Не беда. Сейчас найдём. Да вот она, перчатка! Не стоит, право, что за ерунда (стерев со щёк помады отпечатки). Мы будем зимовать, и ждать тепла. И скоро – Новый Год, подарки, ёлки. Не плачьте! Тушь немного потекла. Позвольте мне, вот так...
...и льдинки, колки, летят с унылых сумрачных небес в лицо, уже озябшее немного. И кажется, что глупо ждать чудес от ноября и мизантропа-Бога.
О, нет, – не Рок, не Фатум, лишь сомнений долгие мгновенья. Мой конь летит в ночную тишь неслышной миру бледной тенью. Я – всадник, целое с конём на время скачки через вечность. Но больше я нуждаюсь в нём, чем он во мне. Земли конечность не вызывает страха в нас. В иные, странные пределы ведёт дорога в этот час. Мой иноходец то и дело звенит хрустально подо мной. И сам я стал – безликий призрак. Мы отражаемся в иной, чужой реальности, и близок уже лимонный диск луны, и звёзды ясно нам сияют. Слова отныне не важны и не нужны. Навеки тают мои сомнения во мне. И от Нормандии далёкой в ночное небо на коне Я мчусь сияющей дорогой.
- За что тебя? - Ну, вроде, есть за что. В царя стрелял. - Попал? - А ты как думал! Небось, попал. Саженей, брат, за сто, как в яблочко, в сатрапа, не попутал. - И что теперь? - Теперь-то заживём! Без изверга кровавого на троне презренные оковы разорвём, и новый мир, на правде и законе, построим всем на зависть и в пример. - Так ведь тебя повесят! - Ну, повесят. Я не боюсь, я рев-лю-ци-о-нер! Слыхал про нас? В Европе только грезят, а мы – уже и пулю в лоб царю! И скоро светлый, правый мир построим. Не веришь? Лапоть! Точно говорю, мы мужикам на жизнь глаза раскроем. И бабам их... Попы? Да врут они. Какой там божьей волей, скажешь тоже. Для пули всё едино, и одни на вид мозги у слуг и у вельможи. А кровь... Ну, надо кровушки пролить. Иначе не поймут, не ужаснутся. Как стали мы их пулями валить, так и пойдёт, товарищи найдутся моё продолжить дело. Не беда что палачи меня, как должно, вздёрнут. Зато настанет царствие труда народного, святого. Мы – как зёрна. Из нас свобода, воля прорастёт. Потомки нас вовеки не забудут. Народ нас, как героев, воспоёт. И памятник поставят нам, и будут к нему детишек в праздники водить. Что, голуби? Подумаешь, обгадят... Что с птиц возьмёшь? Ну, значит, будут мыть. Ещё цветы, наверное, посадят. Цветы-то любишь? Вот и хорошо. Хоть здесь с тобой не станем, братец, спорить. Конец самодержавию пришёл. Сломаем всё, а там уж будем строить привольное культурное житьё: всем поровну и хлеба, и сатину. Вот только жаль, что под твоё нытьё, мне тяжело в уме явить картину, где в бронзе я на площади стою, и револьвер держу в руке небрежно. И правнук мой фамилию мою пером выводит трепетно и нежно...