Мой Одиссей, Троянского коня они сожгли, лазутчики погибли. Когда бы ты не перебрал вина, то был бы там, и счастье Пенелопы, что ты, хвала богам, не бросил пить.
Ты знаешь сам, на каждый хитрый ум всегда найдутся и дурак и факел. Мы к морю отошли, как ты сказал, но наш Ахилл, немного задержавшись, во тьме на фессалийцев налетел.
Те, обознавшись, взвыли «здесь троянец!», меж ними вышло недоразуменье, они его с испугу затоптали, хотя я слышал, он неуязвим. Да мало ли, чего я раньше слышал.
На шум сбежались люди с кораблей, такое началось, что вспомнить страшно. Лишь эллинов без счёта истребив, вернули эллины себе рассудок, когда дозорный прокричал «Пожар!»
Под стенами горел Троянский конь, вопили люди в чреве деревянном, а Агамемнон поминал Аид и о тебе, мой Одиссей, злословил, а мы уже оплакали тебя.
Пусть, видят боги, нам не сладить с Троей, но скоро, хитроумный Одиссей, вернёшься ты на милую Итаку, и перебьёшь всех алчных женихов заждавшейся героя Пенелопы.
Не летай самолётами, лучше ходи пешком, безучастность толпы лёгким шагом насквозь пронзая. От случайных смертей не откупишься злым стишком. Небо стало таким опасным, ты знаешь, зая.
Не спускайся в метро, эти станции не спасут, пассажиры глаза за экраны смартфонов прячут. Безопасности нет наверху, а уж там, внизу и подавно, и все заверения мало значат.
В этот покер с судьбой нам играть не к лицу уже - слишком слеп её меч, он нескоро вернётся в ножны. И тревога по лицам и в дательном падеже: мне тревожно, тебе тревожно, нам всем тревожно.
Я бы был как Гамлет, но в этом фильме я играю роль недоумка Фили. Простофиля Филя, Филипп Иваныч - только добрые книги читает на ночь.
Я бы был простым, но меня прогнали. Раз в два года новая биеннале. Просыпаюсь с чьей-то чужой красоткой: приманил хореем, стреножил водкой.
Сигаретный дым доведёт до рака, ну и пусть – никто здесь не будет плакать. Если ром с текилой уже намешан, то не нужно помнить, как мир кромешен.
В Эльсиноре - цирк на Цветном бульваре, все в миноре, твари щекочут тварей. Этот красный смех по тарифам твёрдым, что смешит живых - не годится мёртвым:
- Фортинбрас с полками идёт на помощь. - Не купайся пьяная, ты утонешь. - Наш король сказал, что сюжет не нов был. - Убивай их, Гамлет, они виновны.
дорогой владимир владимирыч, я бесконечно рад поздравить вас с деньрождением, чтобы рейтинг у вас не падал. вот знаете, есть низины, а над ними стоит гора: человек взбирается в гору, и в низины ему не надо.
кстати про рейтинг: не знаю, кто там его считал, какие христострадальцы решают, кому быть первым. у нас тут живут поэты, сплошь пьянство и нищета. бабы, собаки какие-то, конкурсы, судьи, нервы.
но это я отвлекаюсь, про другое хотел сказать. все мы не молодеем, и крупа теперь по талонам. а в секции прозы рожи – хоть бей их, хоть плюй в глаза. да мы уж били-плевали, ничего это не дало нам.
сталбыть, проза не выход и, вопщем, даже не вход, отсюда стихи как форма осознанного протеста. канешна, строчками в столбик писать пока нелегко, но есть формат а-четыре – мыслям вольно, а буквам тесно.
опять я отвлёкся малость, пора допивать и в цех. мы тут такое крутим, что не тонет и не взлетает. а платят нам трудоднями: за тех, кто в море, и тех, кто жил, работал и помер – по совести, ящетаю.
а теперь – самглавное, тоисть, опять-таки про стихи: книжка, володя, улётная! – про флейту и позвоночник. как грит учётчица тося: «натуральный ****** хит». уважуха вам и здоровьичка, никаких чтоб «короной кончу!»
Мой Одиссей, Троянского коня они сожгли, лазутчики погибли. Когда бы ты не перебрал вина, то был бы там, и счастье Пенелопы, что ты, хвала богам, не бросил пить.
Ты знаешь сам, на каждый хитрый ум всегда найдутся и дурак и факел. Мы к морю отошли, как ты сказал, но наш Ахилл, немного задержавшись, во тьме на фессалийцев налетел.
Те, обознавшись, взвыли «здесь троянец!», меж ними вышло недоразуменье, они его с испугу затоптали, хотя я слышал, он неуязвим. Да мало ли, чего я раньше слышал.
На шум сбежались люди с кораблей, такое началось, что вспомнить страшно. Лишь эллинов без счёта истребив, вернули эллины себе рассудок, когда дозорный прокричал «Пожар!»
Под стенами горел Троянский конь, вопили люди в чреве деревянном, а Агамемнон поминал Аид и о тебе, мой Одиссей, злословил, а мы уже оплакали тебя.
Пусть, видят боги, нам не сладить с Троей, но скоро, хитроумный Одиссей, вернёшься ты на милую Итаку, и перебьёшь всех алчных женихов заждавшейся героя Пенелопы.
Уральских гор непонятый пророк, твои стихи – они навек со мною. Отважный дух над дымною землёю, ты одолел беспамятства порог.
Ты был таким, что Бог тебе судья – любимый этими и осуждённый теми, лампадный свет, египетская темень, течений против быстрая ладья.
Я пил твой свет, как воду из ручья, и, тьму твою на плечи примеряя, узнал наш мир, и мир увлёк меня, и открылась правда – общая, ничья.
Ничья, для всех – для нищих и больных, для вдов, сирот, для богачей и знати, для тех, кому за зло слезами платят и порохом. Не ты придумал их,
но ты нашёл понятные слова, ты ясно выбелил и вычернил сюжеты. И эти песни до конца не спеты, пусть слышно их порой едва-едва.
Ты как Джон Донн искал свой путь вовне. И что Свердловск, и что мне этот Лондон - вот остров твой, и колокол твой – вот он, звонит по мне, и трудится во мне.