неча на роршаха пенять, если vanish палёный
Пусть в цветнике подвяли реверансы,
и адюльтер давно уже не спорт -
живу мечтой, как Амундсен и Нансен,
упрямо бьюсь об лёд, как Роберт Скотт.
Бреду на свет звезды однополярной,
в кредит собак заснеженных кормлю.
Мне снятся земляничные поляны,
и Ваня с Пашей Yesterday поют.
Ледник велик, как дураку пижама,
обмёрзли лыжных палок костыли.
Приходит смерть по имени Снежана,
но я прошу бельё перестелить.
Я глажу ей холодные колени,
сую на чай разменную цингу,
бесстрашно скалюсь пойманным тюленем
и предаюсь разврату на снегу.
На нас собаки лают с укоризной,
но не до них теперь, и вообще -
от синих щёк до ледяного низа
Снежана-смерть чем глубже, тем тощей.
И сердца стук как крик в колодце гулок.
«Мерзавцы, кто любил тебя допрежь.
Тебя бы раскормить до сдобных булок.
Вот, ветчины мороженой поешь».
и адюльтер давно уже не спорт -
живу мечтой, как Амундсен и Нансен,
упрямо бьюсь об лёд, как Роберт Скотт.
Бреду на свет звезды однополярной,
в кредит собак заснеженных кормлю.
Мне снятся земляничные поляны,
и Ваня с Пашей Yesterday поют.
Ледник велик, как дураку пижама,
обмёрзли лыжных палок костыли.
Приходит смерть по имени Снежана,
но я прошу бельё перестелить.
Я глажу ей холодные колени,
сую на чай разменную цингу,
бесстрашно скалюсь пойманным тюленем
и предаюсь разврату на снегу.
На нас собаки лают с укоризной,
но не до них теперь, и вообще -
от синих щёк до ледяного низа
Снежана-смерть чем глубже, тем тощей.
И сердца стук как крик в колодце гулок.
«Мерзавцы, кто любил тебя допрежь.
Тебя бы раскормить до сдобных булок.
Вот, ветчины мороженой поешь».