человек берёт разбег жадно прыгает в авось бог один а пасха врозь мир по сорванной резьбе ввинчен в тулово войны заселяется толстой с топорами на постой к нищим сирым и больным в государственный ломбард поп анафемы несёт подпишись вот тут и всё ты теперь поэт и бард ты орфей садко и круг трубадур и менестрель это митинг не бордель если девок больше двух не дурдом а первомай не навоз а удобрень напиши любую хрень только повод не давай неграм санкции вводить за расизм и плагиат не воруй их black black heart лучше с митингом блуди про гагарина поэмь с табуреточки читай будут себеж и чита красносранск торжок и кемь звать тебя наперебой и совать в трусы рубли комом только первый блин а потом схарчат любой под народом не елозь пей байкал кури казбек
Ленинградское лето, солнце в облачной раме. От Пушкарской налево проходными дворами мимо школы до места, где труба над котельной - где судьба неизвестна, но задор не потерян.
Рай для загнанных в угол, верных грязной работе: сутки жжёшь в топке уголь - трое суток свободен. Кочегарка сурова, нет случайных вещей там - непродажное слово без раздумий о тщетном.
Здесь свои и чужие различаются зримо. Стойко тьму пережили в непроглядную зиму. Сколько было неврозов и отчаянных песен. Ближний круг очень узок, мир безвыходно тесен.
И толкуют об этом над бутылкой початой музыканты, поэты…
Генерал, гнётом армий полмира смяв, ничего не выиграть. Ваши планы - липа. Офицеры и кони погибли зря, и из них не выдавить ни "ура", ни хрипа.
Всех наград и почестей жалкий сор и махорки в солдатской горсти не стоит. Ни имён, ни отчеств, ни горящих мостов, даже просто ненависти не знает стоик.
Вы же были герой, вы не спали ночей, вы же рвали циркулем карты генштаба! Но пехотный строй как в нутро печей в тщетный бой задвинули - и вас туда бы.
Пусть теперь в волнах последнего моря артиллерия студит колёса гаубиц - эта чаша полна слезами и горем. Клаузевиц умер, и в прошлое канули все победные марши, и все трофеи.
Здесь лишь вдовы, могилы, и сгоревший металл.
И не станут старше, не станут мудрее ваши мёртвые мальчики, генерал.
Когда Ковчег отправился на Марс, я понимал, что наш роман окончен. Тебе – лететь сквозь стужу звёздной ночи. Мне – выживать и вспоминать о нас. Ты в капсуле, в глубоком криосне – молочный зуб в десне ковчежной клети.
А на Земле – потерянные дети, отчаяние, голод, холод, снег.
Из многих зол не выберешь добра – здесь долго и жестоко воевали. Теперь всегда зима. Уже едва ли из выживших получится собрать обещанный прекрасный новый мир свободный от оружия и мести.
А помнишь ли, как мы с тобою вместе зачитывали Брэдбери до дыр?
Как ты лежала на моей груди и мне про Марс рассказывала сказки? И в этих сказках было столько ласки, что я решил: мы тоже полетим. Теперь я вспоминаю наш роман, и дверь надеждам в сердце не закрыта.
Я чувствую не гарь земного быта, но марсианских яблок аромат.