Она мне говорит: твои проблемы, я не судья тебе, ты дописал до точки повесть, всё, справляйся сам - вы все теперь стругацкие и лемы. Есть только здесь, сейчас. И даже Лета в придуманное море не течёт. И жизнь не ждёт, и прошлое не в счёт.
пустыми снами на путях каренина едва забылась как тут же ей сапсанья милость явилась в ангелов гудя и рельсы безднами сошлись на перегоне горки - китеж вот так лежишь и поезд видишь и даже кажется тошнит
в конгрессе и сенате тож царит кабацкое веселье вонзает в трумпа финский нож берёзок баловень есенин paul betach мельницам комбат эксперт наладчик и обходчик но бьёт сервантеса набат по наковальням пьяных почек и донкихотово копьё заглотит жадно дульсинея и позавидует бабьё и киев дядьки бузинее затеет санчо хоровод вокруг мадрида и гранады на крепкой тяге паровой как баржа шедшая в анадырь и вся сибирь уйдёт в скиты и будет истово креститься и красноярска смрадный дым в кастильский праздник не вместится
Метель за метелью - три ночи подряд. В тревожной глуши замерзает отряд. А где-то драконы живут, говорят. Но кто же поверит... Мы в чёрном - и это пожизненный цвет. Ни прошлого нет, ни грядущего нет. Не надо вопросов, ты знаешь ответ. И срок, что отмерен.
Скачи по равнине, гляди на орду. Надейся: однажды Иные падут. Смерть выклюет вороном старших в ряду, но жизнь нам на смену взрастит терпеливых и верных бойцов - парней без родства, сыновей без отцов, и, каждому выдохнув стужей в лицо, отправит на Стену.
Где призраки рыщут в лесах во плоти, где с нежитью бьёшься один на один - кровавую цену нельзя не платить за честь без позора. Последней присягой до гибели жив, железом и долгом крепи рубежи. Отвергнутый миром - ты людям служи со мною, дозорный.
Кружитесь, вихри ожиданий, лежалую гоните пыль. Не вы ли новых эр джедаи? Гонцы незнамого - не вы ль? Взметайте пламя страсти выше, не верьте трезвому уму, срывайте планы, маски, крыши. Вы - воздух мой, и потому - пусть будут ворлоки и волки, и суд времён в саду камней. Пусть будут эха недомолвки и бездны отзвуки во мне.
и эта впадинка у ней смугла, как беженка на торте и раша в ящике тудэй и маша сашу лаской портит но кто кого пересидит за школьной партой к перемене издаст свой джаз на ди-ви-ди с хештегом #жжоткаквовкаленин и историчка держит грудь на уровне мечты и неги и класс гудит достоин будь и что мне скифы-печенеги
Плечом к плечу смыкаемся, пока наш тесный строй вместиться в руку годен. И козырной король для дурака упрямо из колоды не выходит. Всё только дамы, чёрные и кра - как будто перекрасились для дела. Как осетров с лососями икра, как ловкость рук для фокусов Отелло. Не всё коту, что запищит во рту - грызёт паркет мышиное подполье. Рецензия редакции Манту шипит сакраментальное «Доколе?» И выход в масть - как шаг из тьмы на свет, здесь всё игра, пока не проиграл ты. Но ничего на будущее нет, везёт в любви - не жди удачи в картах.
Вера вздыхает, глядит на свои часы (кварцевый «таймекс», но как-то уже привыкла). За стеклом огни посадочной полосы, в стаканчике чай, а на личике недосып: «Наверное, самолёт превратился в тыкву».
Надя впервые выбралась за кордон: «Здесь, в Амстердаме, такие странные люди – все улыбаются, но бегло и не о том, в одежде предпочитают лён и коттон – никакой достоевщины, никаких мерехлюндий».
Люба ныряет в смартфон: «Долетели, да. Маемся в Схипхоле, дождь, штормовая полночь. Вторник сегодня? Или уже среда? Вера и Надя со мной, привет передам. Пиши мне ещё, не кури, ты ведь бросил, помнишь?»
Вера мяукает: «Сколько ещё сидеть?» Надя толкает сестру и ворчит: «Не ной мне!». Люба их обнимает: «Вот будет день, мы вернёмся в Москву. В Шереметьево пересесть, и к маме с папой, до Нового Уренгоя».
Хеллоуин, октябрьский дождь стеной. Тыквы мигают с полок уютным светом. Надежда и Вера с Любовью летят домой. И пусть все святые хранят их в полёте этом.
Первая молвит: возрадуйтесь, сёстры, - сегодня у нас герой. Покрывает нить золотистым воском, передаёт второй. Вторая долго гладит волокна, смотрит сквозь свет и тьму, и говорит: кораблю подобна, участь дана ему.
Плыл он, с волнами и ветром споря, и нёс войну городам, но не оставил на вечном море ни памяти, ни следа. Третья сестра головой качает, - всё кончено, - говорит, - он шёл за славой под крики чаек, но ныне уйдёт в Аид.
И старшие сёстры кивают младшей - нам долг, а героям страх; твоя работа позднее нашей, прерви его нить, сестра. О нём не сложат хвалебные гимны, его имя сгинет в тени. Недостойный герой непременно гибнет. Режь уже, не тяни.
Тюремный ужас красным вызрел. Ревком дворянок не щадит. И, выходя к стене под выстрел, Софи считает до пяти: (один) и нет венца иного; (два) дня в застенке без вины; (три) сердцем вышептанных слова; (четыре) шага до стены; (пять) мёртвых дев в углу кровавом…
И выстрел множит боль на тьму. И гильза отлетает вправо, уже не памятна уму.