Через пустоши лет,
растревоженный веком лихим,
не считая потерь,
не страшась громыхнуть под откос,
изгибая хребет,
выдыхая удушливый дым,
механический зверь
будит спящих на рельсах стрекоз.
Подавая сигнал,
обретая над будущим власть,
не тревожась о том, что в театрах Шекспир и Гомер,
он бежит на вокзал,
облизнув белым облаком пасть,
и виляет хвостом
дрессировщикам – братьям Люмьер.
(с) Неведома Зверушка, Москва
Довлатов продолжает пить -
запой привычен и обыден.
И новый день, как в горло, влит
в безвестность, близкую к обиде.
И, перевязаны тесьмой,
ложатся рукописи в ящик.
Зима сменяется весной,
а будущее - настоящим.
Над рубинштейновским двором
снежинки в небе график чертят:
там жёны, дети, Бог, порог,
хмельные ангелы и черти.
И ничего не отменить -
ни русских бед, ни русской речи.
И снова - быть или не быть?
Но оправдать свой выбор нечем.
Он от друзей бежать готов.
А хочется остаться с ними.
И сердце кончится потом.
И Герман-младший драму снимет.
(с) Речная Нимфа, Санкт-Петербург