О, воздух, как твоя бесплотна суть, как мне тебя сегодня не хватало! Об этот день, о клетку из металла я бился, и теперь мне не уснуть. Но прожит день, и стрелки на часах замедлились как будто и застыли. Погасло солнце, и привычной пыли не стало видно. Словно бы я сам забыл про всё содеянное днём, и более не помню об утратах, а всё, что было сказано когда-то - сдано послушной памяти в наём. Я истязал морщинами лицо, я сыпал прах в бесчувственные воды, и словно тени проносились годы, и этот день прошёл в конце концов. Вернулась ночь, и воздух вместе с ней. И я дышу так сладостно и жадно, как будто раем заменили ад нам, и в лёгких стало чище и ясней.
Пусть воздух тих, пусть воздух нем и строг, но всё-таки – он веет в лица нежно. И время замерло, и время ждёт прилежно воздушный шелест в тесной вязи строк.
Про жизнь, что вечно учит нас, про умолчание в ответах, про шёлк, титан, и плексиглас в ловушках бытия поведай. И расскажи ещё о снах, что снятся нам перед рассветом, о том, как бледная весна родила пасмурное лето. Я буду слушать, и молчать, и шёпот твой вдыхать безмолвно, касаться пальцами плеча, чертить на нём простое слово. И, вдев в игольное ушко влечений тоненькие нити, июнь уверенным стежком соединит покров наитий с подкладкой сбывшихся надежд, и, отложив иглу до срока, склонит в творительный падеж меня - для нового урока, тебя - в родительный, где нет сомнений в нежности и ласке.
На коже плеч прочти ответ, и просыпайся без опаски.
Вспоминай, моя радость, туманное побережье: корабельные сосны, нетронутые луга. Страшно верить памяти - и потом, и сейчас, и прежде. Но удавка беспамятства так тягостна и туга.
Вспоминай янтари и пасмурные агаты, платья из шёлка и пули из серебра. Выкупить тебя не получится, а когда-то ты мне стоила всего одного ребра.
Вспоминай, любимая, проклятья и укоризны, доносы, судилища, старательных палачей, спицы жестокости, на которые мир нанизан (если слово «мир» уместно здесь вообще).
Наша надежда сбежала последним рейсом, стала легендой, апокрифом, шепотком. А кому-то - колоколом, но, сколько в него ни бейся, мне уже не вспомнить - по ком он звонит, по ком?
И сон, и вечную работу готовы мы отдать за счастье. Нас удручает безучастье, злословье вызывает рвоту. Звенят расшатанные нервы, и вдохновенье со стыдом нечасто в наш заходят дом, от бл*дского квартала первый.
Но как же сладки были грёзы, и упоительны мечты! Тепла, любви, и красоты летально мизерные дозы...
В каких бы норах ни жила - то на Песках, то вдруг в Коломне - жизнь беспросветно тяжела, и с каждым годом вероломней. Тернист и непригляден путь из грязи в княжие постели, и не свободнее ничуть твоя душа в уставшем теле. Ты говоришь мне: «потерплю, а там всё сладится, как надо - притрусь, привыкну, полюблю». Но в этих людях столько яда, что позавидует змея. И ты сама об этом помнишь, но спишь с рептилией, а я тебе весь год твержу о том лишь.
Пусть это дело не моё – учить звезду не быть звездою, я знаю: жизнь не сдать внаём. И оба мы любви не стоим.