и новых дел невпроворот в кармане горстка медных денег молчит на пристани народ на незнакомый смотрит берег паром швартуется кормой матросы ставят сходни немо и этот рейс последний мой и это странное не-небо всё словно видано уже всё словно бы когда-то было богам так льстит покорность жертв а жертвы строятся уныло и на паром по одному заходят не сказав ни слова и цербер лает на корму и нет напутствия иного
на родниковый день мурашковый закат набросит нежный шёлк и в далеке далёком совиный жёлтый глаз кузнечиковый стрёкот тропинки через луг и свежие стога прохладой ручеёк лощинку остудит жизнь пряна и горька и оттого так ценна свирель из тростника хрупка и тонкостенна и комариный мир в гармонии гудит птенцы из гнёзд глядят на тёплый летний мир им невдомёк ещё когтей совиных право летание без крыл жестокая забава но воздух осязать торопятся они
Мои карты истлели, и правильный курс не найти, как Его не расспрашивай. Эти слёзы - как море, солёны на вкус, и закаты багровым окрашены. На Летучий Голландец не нужен билет, не ищите его в расписании. Милосердия нет, и прощения нет, и бессрочно моё наказание. Я веду свой корабль в стёртый временем порт, капитан, двухметровое пугало.
Моя мама хотела сделать аборт. Но в последний момент передумала.
Меж обещаний, жалоб и прощаний проходит жизнь, шаги её легки. Но нет полей для наших примечаний на белизне страниц, и уголки уже чернеют от огня безверья, и Геркуланум пеплом заметён.
Но новые скрипят о старом перья, и из венков выглядывает тёрн.
хармс бежит по облакам бог сипит читай ещё сиг дурачит рыбака полдень пушкой возвещён свет из небушка пролит пасмурь невская сыра спят в синицах журавли в царстве божием дыра новый ирод копит власть впрок от медного петра петроград разинул пасть до кровавого нутра твёрдо верует в наган революция-межа
Казнён? Помилован? Узнать бы… - Доел свой пряник? Пробуй кнут! Разводами кончались свадьбы, поминки – танцами, и тут я, наконец, прозрел, пожалуй, и вслед за Блэром повторю: жизнь коротка, не тратьте жалоб на недостойную херню. Без извинений, оправданий, и бесполезной суеты живите, сердце не поранив - и чтоб вокруг одни цветы, и чтобы дней земных не жалко, и чтобы ноты брать на слух. О двух концах Господня палка - а не ухватишь сразу с двух. Не в том беда, что энтропии мы наперёд обречены - нас просто слишком торопили любить награды и чины. Но всё обман и льстивый морок - нагим пришёл - нагим уйдёшь. И следом все, кто мил и дорог, кто был хорош и нехорош. Жизнь – микс из мёда и тротила, стихов измятые листы, и, как Раневская шутила – прыжок в могилу из п***ы.
Вот прыгнешь – сердце замирает, но не тревожится ничуть. Без парашюта, да, я знаю - а всё равно – лечу, лечу!
Весть из облака тяжела, ибо нет меж людей различий. Строчки выльются в трепет птичий - словно раньше и не жила. Словно раньше не день, не ночь - только стрелки в часах настенных, только долгий покой растений, только спящая сладко дочь. Словно время вперёд-назад, словно вечность людей простила, словно скрытая в мире сила ждёт внимательные глаза. И прочитанное письмо как из термоса полглоточка, и за буквами только точка спеленавшая тьму тесьмой.
Скоро осень, её дожди да не смоют твоих созвучий. Выбирай для веселья случай, и осенних прозрений жди.
Как неразумны мы в дни ненависти нашей, как палуб наших крен отраден нам тогда. Как хочется налить до кромки яда в чашу, и молвить: вам, Сократ, я руку не подам.
Вам поделом стократ цикутных капель муки, вы умничать взялись, когда роптал народ. Насмешник и гордец, вы были к людям глухи - всегда наперекор, во всём наоборот.
Когда тиран был мал, вы пестовали змея, когда он был могуч – вы против речь вели. Когда он погибал, ждать помощи не смея, лишь вы остались с ним. И - вы его спасли.
Был праведен тот суд, где вам досталась чаша, ваш проводник в Аид, где вместе с вами мы наедине с враждой и ненавистью нашей становимся мудры, и оттого немы.
Писал донос и клянчил на лечение - до колик хохотали опера: "Соседям Троцкий снился на Крещение, и в Первомай не пили ни хера. В ответ на то, что явные вредители, мне выбит зуб и порвана щека. Обруганы по матушке родители. Не медлите, товарищи в ЧК! Берите всех, и непременно с обыском - там керенки, фарфоры и елей. Я знаю, я залез у них под стол ползком, и слушал... я ить стал куда смелей. Ещё они ругают власть советскую, а про меня сказали "сукин кот". А я ить что, я с ими пить не брезгую, я им налью - они ж, наоборот, скривятся, суки: пей без нас, иудушка, христопродавец, жалкая душа. А я смолчу - не страшно, не тонка кишка. Ужо дождусь, когда их порешат. А за щеку и зуб - прошу мне выписать матпомощь на лекарства и врачей. И после, как в ЧК соседей вывезут - отдать мне скарб, который стал ничей.
Пишу сие, чтоб власти наши знали какие контры в доме проживали".