С надеждою, с весенним ветерком я мчал в края, где тихое звучанье гармонии не выразить стихом. Мой путь слагался в мили на дисплее одометра, и низкие холмы казалось, были ближе и теплее, чем те, что прежде здесь встречали мы. И всё-таки ни Хельсинки, ни Рига, ни город Миссо в эстландской глуши мне не были милы, и странствий книга дописана. Пока есть путь - спеши. Но не ищи правдивого ответа на важные вопросы за чертой, где нет ромашке отданного лета.
за тобой никого разве только что бог попроси же его быть немного добрей попроси за меня мне без веры слабо даже если бы я и дошёл до дверей за которыми милость дают не в кредит если мне и приснилось то сон не в укор если веришь сама и меня проведи проведи мне по векам живою рукой не оставь меня здесь в темноте одного если там что-то есть то не провод и ток и не нужно икон я страшусь не того за тобой никого разве только что бог
Апостол Пётр говорит: - Нельзя на роликах, сымай их. Иди пешком, душа живая.
А я: - колено, блин, болит. Зачем, зачем я во хмелю под Mitsubishi Outlander вкатился! Тут ошибка, верно? И сам ведь пьяных не люблю.
- Ах, жив ещё? - катись назад, охрана снова проморгала. Чтоб не было тебя, нахала, у затворенных райских врат.
- Пожалуй, поживу ещё, коль Вы не против, строгий Пётр.
- Кого попало не берёт Он, но ролики... Кто в них крещён, тот вечно обгоняет жизнь, и смерть за ним не поспевает. Кати назад, душа живая, и темп божественный держи.
Воротник в крови, и теперь - стирай не стирай. В животе Нурлынисы жестоко гудит спираль. Разворачивается, распрямляется, просит крови, убийств, смертей. Зимний Ёбург кривляется, как Снегурочка для детей.
Нурлыниса Фатхиахметовна - тихий библиотекарь. У неё грипп, ей больничный бы и в аптеку. Участковый врач (одноклассница бывшего) говорит ей: как бы чего не вышло бы. Осложнения, - говорит, - вероятны, и ну их на... У Нурлынисы нож, за спиной у неё стена. По четвергам - поэтический, бл**ь, кружок - все поэты, за стишком читают стишок. Старичок смотрит в бейджик: понаехали, татарва! Нурлыниса молчит: я права, а слова - слова.
Бывший муж - механик, вечно под чьей-нибудь тачкой в яме заклинает кардан богоматерью и ***ми. Ещё есть сын, он по жизни играет в гонки. Нурлыниса гриппует, и мысли ясны и звонки: муж Алины му**к, хорошо бы его пришить. Для убийства годятся и кухонные ножи.
Нурлыниса садится в троллейбус, едет к окраине (как он будет смотреть и не верить, смертельно раненый). В ожидании жертвы из носа ручьём кровища - люди сочувствуют: мы платочек сейчас поищем. Спираль замирает внутри, вот и кровь, нереально много. Нурлыниса сомнамбулой пересекает дорогу, садится в троллейбус и едет назад домой. А мужа Алины в тот день прирезал другой.
Но это неважно, Урал - он такой Урал: если не помер, надо кричать ура! А сыну завтра - на ёлку в костюме ежа. Нурлынисе для сына теперь ничего не жаль. Спираль успокоилась - и кто-то остался жив. В Нурлынисе лишь грипп - ни вины, ни дрожи, ни лжи. Нож будет резать хлеб, и никто уже не поймёт - сколько смертей растворилось в глазах её.
(По мотивам романа Алексея Сальникова "Петровы в гриппе и вокруг него")
Сидит княжна, в руках её "Майн Кафка" - от разбитного сердца верный ключик. Рогатый месяц выглянул из тучек, остзейский дворянин зовёт в МакАвто (R). Княжна блажит: кто купит её Биг Тейсти (R), - тот может танцевать ея до гроба. Ревнивый запад глушит в доме "Вести", и "счастье всем!" пророчит Павел Глоба.
Любить без жалости сей град - вот всё, что мне не впрок досталось. Возможно, здесь и вправду ад, но против воли тьма распалась на острова, гранит, мосты, на тонких линий параллели, на тихих ангелов посты, на перекрёстки, на аллеи, на плеск, на ветер, на мечты, на плен, откуда нет возврата.
Я просто верю, что и ты здесь станешь ангелом когда-то.
Прости, я снова опоздал. Я как из валенка гармошка: не тот перрон, не тот вокзал, всё не всерьёз, всё понарошку. И этот город - только тьма, и этот мир - всего лишь морок, и жизнь - лишь горе от ума. И только миг, как вечность, дорог. Пойдём, пойдём отсюда прочь. Не время медлить, жизнь такая.
Не плачу, это просто дождь. И ты не плачь. Не помогает.
Ветер пел: подожди, ветер рвал с неё плащ. Но остаться - нет сил, и обратный билет ветер прочь уносил. Лили с неба дожди и шептали - не плачь, ибо прошлого нет.
Знаю, что жизнь брезгует прошлым, брезгует пошлым, брезгует злым. Жанр мемуарный сладок и тошен, долгая память - пепел и дым. И от победы лишь слог до беды: равно возможны, равно ничтожны.
Там, где нельзя ближнему верить, там, где в заздравной медленный яд - семь раз по семь никогда не отмерить, так только дразнишь судьбу, говорят. Было, тянул этот жребий и я - плётка не тётка, а ворон не лебедь.
Это не повод и не причина: если весь порох скормили стволам - помни свой долг прежде званий и чина. Личный жетон раздели пополам: там, где живому награда мала, мёртвому хватит одной половины.
Нежных плеч твоих светлокожие пролистав, укрываю тебя заботою одеяльной: ночью холодно, уж такие у нас места. Засыпай, засыпай, через дрёму считай до ста, и приснись мне не нимфой загаданной, но реальной.
С этой дрожью ресниц, с тихим выдохом в сладком сне, с невесомой улыбкой, как будто приснилось чудо - просто лето уходит, и осень в укор весне очень скоро прижмётся к ключицам любви тесней. И неважно уже, есть ли выход для нас отсюда.