Их хотели скормить безжалостной хищной рыбе. Она уже сожрала семерых, а трёх, что ещё оставались живы, я отнял, и притащил домой, и теперь они живут у меня – три карася, каждый размером с мизинец.
Теперь они никому не корм, теперь у них есть имена: Репка, Скрепка, и Дункан МакЛауд (это тот, у кого откушено полхвоста, может, и отрастёт ещё).
Они держатся дружной стайкой, изучают меня внимательными глазами, всегда готовые броситься наутёк.
Глупые, они не знают, что из аквариума не уплыть, что за стеклянными стенами нет жизни для карасей - там мир людей.
У людей нет жабр, нет плавников, и точно так же нет выхода из аквариума с прозрачными стенами, непроницаемо-холодными, как и сам человек.
Но люди горды, они не хотят верить, что они не одни в аквариуме, что, кроме людей и их повседневности, там всегда есть ещё кто-то, кто кормится человеком, и другим человеком, и ещё одним, и ещё.
Об этом давно написал Пелевин, но люди читают в метро Пелевина, и не верят, и остаются глупыми и наивными, как караси.
И в целом мире нет никого, кто избавит их от этой участи.
а помнишь - небо над нашими головами стелилось изнанкой облачной, обтрёпанной бахромой? играло со шпилями, куполами, на крыши дышало, вполглаза за нами следило, куда-то спешило, не оглядываясь, бежало...
не убежало.
адмиралтейское шило небо насквозь прошило, как бабочку на остриё нанизало, и небо внезапно замедлилось, застыло, на месте встало,
и для усталого глаза стало как ветхое детское одеяло - в прорехах серого стынет просинь и отчётливо видно, как вращаются в небе оси (счётом их ровно восемь, раньше было двенадцать, но четыре уже не сыщешь и не починишь)
оси от времени истончились, стёрлись о мгновения, дни, века, но пока всё ещё мирозданию служат -
так горячая печь с изразцами в стужу служит препятствием к побегу из дома для ненаписанного покамест слова, для простуженной нимфы, для продрогшего дурака.
Сонный бронзовый маятник отмахнётся от вечности. Равновесие памятно. Отголосок наречий тих. Кейнсианские доводы, легендарные торжища: если падшие молоды, то и я поживу ещё. Но скрываться от прошлого - абсолютно неправильно. Зеркала запорошены еле видными каплями. Мне теперь не по совести лишним словом строку вести.
и если жизнь не в свой черёд пусть даже пули не отлили мы вновь сыграем в или-или в наш подвиг кратный четырём стенам стволам горстям краям прорывам залпам трибуналам и карта ляжет в поле алом а в чёрном поле сотни ям проглотят тех кто не играл кто решетом черпал надежду побед и поражений между кто жить хотел но умирал
Блёклое зимнее поле со спящей ещё травой, птицы испуганно мечутся тенями над головой. Повсюду здесь рёв и крики, над полем густеет дым - время прорваться к славе бесстрашным и молодым.
На флангах особенно жарко, там сталкиваются тела в белом и в тёмно-оранжевом: у одних на груди стрела, у вторых девизы латиницей - краткое droit au but. Атака бьётся в защитников, как в осаждённый редут.
Победа и поражение качаются на весах, в лёгких удушье и жжение - терпи и справляйся сам. Здесь воля ломает волю, кто дрогнет - тот проиграл. Хмурится, глядя на поле, маленький генерал.
И сердце бьётся всё чаще, и комья земли летят как настоящие жизни к ненастоящим смертям. О двух сторонах монета - лови на лету рукой: с одной стороны победа, и крах надежд на другой.
Зёрна розни в волну посеяли - воды моря взошли потопами. Станут мальчики одиссеями, станут девочки пенелопами. Время жить грабежом и войнами: покорением, истреблением. За победы - платить достойными, за уроки - платить забвением. Раздавать горький хлеб пророчества, отпускать сыновей в кромешное. Если кровь и отмоют дочиста - эту кровь не забыть, конечно, им. Волны море хмурят морщинами, паруса над заливом ветреным - не детьми уходят, мужчинами, ахиллесы навстречу гекторам.
Не новое, но меньшее из зол – искать в зиме особенные смыслы. Собачьи лапы разъедает соль, асфальт промёрз, и льдины с крыш нависли. Пред Рождеством католики сипят, а лютеране кашляют ужасно. Замёрзший рай, и вдруг остывший ад – всё заперто, всё глухо. Небо ясно, и равнодушно - к людям и мостам, к воронам, псам, дворцам, оградам, скверам. К погостам, площадям, иным местам. Ко всяким суевериям и верам. Напрасен Гавриила трубный зов, здесь некому призыв трубы услышать: неправедных верхов и злых низов отныне нет. Покрыты снегом крыши. Мороз равняет мёртвое с живым. Вдыхаем тьму, и выдыхаем в зимы понятное лишь только нам одним – "мы любим, мы по-прежнему любимы".