Свет белей белых лилий, сон цветов и стрекоз. Марш плывущих офелий, лепестки алых роз. Это время настало, эта вечность прошла – никого не спасала, и меня не спасла. Всё, что было со мною, всё, что билось в груди – далеко за спиною, в сотнях миль позади. Дрозд на ветке сосновой неподвижно застыл. Местность кажется новой. Кем я стал? Кем я был? Если выпадет случай, я отправлюсь в реке. Листья ивы плакучей, письмена на песке – всё как будто знакомо, словно было вовек. Словно вышел из дома в горький мир человек. Эта капля-горчинка в бочке мёда жива. И летит паутинка, и трепещет трава. Сотни быстрых форелей обитают в ручьях. Полутень акварелей: ниоткуда, ничья. Череда равноденствий обрывается здесь. Цепь причин и последствий, как горючая смесь детонирует спазмом в тесной клетке груди. Всё внезапно и разом. Я шепчу: "приходи". Но никто не услышит, и никто не придёт. Черепичные крыши, ястребиный полёт. Быстротечные грозы, и ветра в высоте. Непролитые слёзы - не о том, не о тех.
Вот и ты, моя радость, в бирюзовом раю, ждёшь последнюю малость – злую душу мою.
Курс лечения осилив в лучшем случае на треть, я сказал врачам: в России проще сразу помереть. - Не судите торопливо, - отвечают мне врачи, - в гроб мы вас загнать могли бы, но потом с вас получи... Вы таблеточки примите и прокапайтесь ещё: через месяц в лучшем виде перед лечащим врачом. Жив-здоров, платите в кассу, распишитесь в трёх местах. Будем рады видеть вас мы! - Нет, спасибо, я уж сам. Я уж как-нибудь подальше от шприцов, бинтов, и клизм.
В дыму сокрытая Москва - как осажденная столица. Ордынка. Мёртвая синица, над нею - мёртвая листва. Сижу, письмо тебе пишу, и время словно бы застыло. И вечность скалится уныло, без пиетета к падежу.
Поскольку мы с тобой друзья, скажу, что времени не будет и впредь. Пусть память только судит: что было можно, что нельзя. Не избегай преград и бедствий, гордись путём, которым шла. Но помни: добрые дела не остаются без последствий.
И если вдруг кольцо твоё владеть тобою возжелает - ему напомни: ты живая, а блеск металлу не даёт ни капли жизни. Ведь, по сути, не так уж Мордор нас страшит - но страх наш прежде нас бежит.
В твоём саду цветёт миндаль, и я от счастья расцветаю, простым воробышком летаю, и крошек жду твоих - кидай! Весь мир уютен и пригож, весь сад для нас одних навечно. Принцессой милой и беспечной из лягушачьих мокрых кож изящно выскользни ко мне - и я, простецкий воробьишка, как обещала в детстве книжка, к тебе из травок и камней вернусь прекрасным дураком и пёрышки с ладошек сдую.
В лягушке разглядел звезду я, в твой сад наведавшись тайком.
Толкать вперёд качели смысла порою страшно, ангел мой. Как верный маятник прямой качель взлетела и зависла. Но вот уже назад, назад летит бездушное устройство симптомом разума расстройства из ада в рай, из рая в ад. И всё же есть ещё надежда – где солнце в лужах, сорняки, и жёлтых баков пустяки, и псов взлохмачены одежды. Наш мир раскачивая, мы взлетаем. Кренятся качели. Я так хочу, чтоб мы успели до наступления зимы.