Я видел смерть в его янтарном взоре. И ветер стих, и замолчало море, и не был день, и тьма слепила не. Никто не свят, покамест Бог над нами, но нас крестили злыми именами - кровавая охота началась. Пусть город и таил зверей от взгляда, и воздух был горяч, и полон яда, наш жребий был - убить их, или пасть...
...пасть лязгнула. Сталь нежно позвала: "Иди ко мне, мой зверь, мой недруг вечный, пусть близость наша будет быстротечной, но жаркой. Как же долго я спала! Как тщетно убивала в ножнах время, от крови жертв легендами беремя. Мне снился бой, и города в огне..."
...я ждал его, в оружие не веря, и чувствовал в себе рожденье зверя.
Ужели, Женя, в самом деле, Сгорели карусели все? Любил я эти карусели... И вот - потерян насовсем. Не любы стали мне хореи, и ямб пирушки холостой. Не пишет Репин акварели, и опростился граф Толстой. В упадке славная держава, мерзавцы в Думе и, уныл, бредёт Арбатом Окуджава, а Блок - во Фландрию уплыл. Не любы стали струны лиры отныне мне. Я был поэт - и кем я стал? Одни сатиры крошат копытцами паркет моей запущенной квартиры. Моя невеста виски пьёт. Над златом чахнут ювелиры. Сосед жену под вечер бьёт. Хулит «Единая Россия» воров, ментов и беспредел. Трясёт Японию стихия. Рябины куст в саду зардел. И хоббиты, наевшись дёрна пошли на гоблинов войной. И сплина прорастают зёрна на ниве чахлой и пустой души моей нетерпеливой. Уже зима катит в глаза. В моей машине горделивой примёрзли ночью тормоза. А вдруг на школьницу наеду? Дитя невинное с бантом годами будет к логопеду, ходить, наверное, потом. Я сам дитя ещё... Распутство и кутежи по кабакам во мне почти убили чувство любви к берёзкам и стогам. Но меж брюнеток и блондинок, (и рыжих, что уж тут скрывать), иду я, кроток аки инок, с мечтой издать газету «Мать». В метро зловещие старухи мне кары грозные сулят. Но тщетно, ухи мои глухи, и даже зубы не болят. Я - царь Шумера и Аккада, Петрония Арбитра зять. Меня прельщает не награда, но лишь победа буквы ять.
Увы, утрачены надежды, и розы вянут и гниют. И по-уайлдовски одежды черны мои, и горек брют...
после - пива ещё отопьёшь у того который пять минут как вынул а сам постится ибо ходим все под одной конторой и в душе надеемся что простится
(с) Таня Бумага
А. ...обещал развестись и жениться, а в понедельник умер. И сама сто лет замужем, а всё-таки мне приятно (ну, не в смысле, что умер), познакомились летом в ГУМе. Провожала его, а на шее тёмные пятна.
Его третья жена - всегда по последней моде. Говорил, что шлюха, и даже ментам давала. А по фото не скажешь, такая скромная вроде, и ведь знала про нас, а как будто не ревновала...
В. ...и тут я такая наотмашь ему - ты чо? Забылся? Пусти! Олег тебя ушатает. А он... одной рукой меня за плечо, другой туда, где и не был поди ещё. И вдруг - нет сил, и тело будто бы тает.
А предки дома, да и к нему не пойдёшь: там строго всё, в этой грязной его общаге. Но пофиг уже, и как-то управились всё ж - ему невтерпёж, и мне самой невтерпёж, и ноги потом дрожали при каждом шаге...
E. ...вот посмотрит особенно, как он один умеет, и внизу горячо и влажно, и задыхаешься, и какая тут к чёрту работа, бежишь скорее. Врёт - и ладно, ведь ты же взрослая, ты же знаешь всё.
У сестры в квартире бардак, ставишь громче радио, чтоб кричать - так в голос, счастье - оно же слышное. А потом на прощанье обхватишь руками сзади, он любит ласку, мурчит, он хороший - не то, что бывший мой...
Весть из облака тяжела, ибо нет меж людей различий. Строчки выльются в трепет птичий - словно раньше и не жила. Словно раньше не день, не ночь - только стрелки в часах настенных, только долгий покой растений, только спящая сладко дочь. Словно время вперёд-назад, словно вечность людей простила, словно скрытая в мире сила ждёт внимательные глаза. И прочитанное письмо как из термоса полглоточка, и за буквами только точка спеленавшая тьму тесьмой.
Скоро осень, её дожди да не смоют твоих созвучий. Выбирай для веселья случай, и осенних прозрений жди.
Надежды корюшек питают, и нерпам милости дают, во фьордах сёмгу сохраняют, январских уток берегут; в подлёдных мытарствах утеха и даже в нерест не помеха. Но снасть используют везде: у берегов и на стремнине, и с Рыбнадзором наедине; в бездельный час, и в злой нужде.
Разбирал у себя в столе, нашёл авторучку Parker. Может, Уинстон Черчилль подарил её в пятом классе? Зачем он тогда написал на коробке "Васе"? Я же не Вася. Но я тоже люблю подарки. В смысле - дарить, а не когда в день рождения от коллег по работе самовар-сувенир без крана "на добрую память!" Да уж, моё почтение, теперь не забуду, какие коллеги странные.
Или вот ещё: подарили "сонет" на свадьбу - в тридцать девять строк еле втиснули словоблудие. "Горько, горько..." - нет, правда, ну что за люди, а? им бы бухать да закусывать, не писать бы. А ручка Parker - она так, вообще, ничего себе, вполне приличная, хотя видал я ручки получше. Подарю её одной поэтессе прекрасных лет - всё равно ведь я писать ещё не обучен.
Любить без жалости сей град - вот всё, что мне не впрок досталось. Возможно, здесь и вправду ад, но против воли тьма распалась на острова, гранит, мосты, на тонких линий параллели, на тихих ангелов посты, на перекрёстки, на аллеи, на плеск, на ветер, на мечты, на плен, откуда нет возврата.
Я просто верю, что и ты здесь станешь ангелом когда-то.