Гляди, мой ангел, как тебе легко - лететь над всем, себя не замечая, над облачным топлёным молоком позванивать небесными ключами. Стать ветром, заигравшимся с листвой, оракула печального не слушать. Смотреть, как тонет бедный остров твой, как след триремы заметает сушей. Здесь тоже море: серая вода, над мелководьем плачущие чайки. Крещенские (плюс пять) не-холода, интрижки, пьянки, празднички, печальки. Безвременье, но некого винить, вот разве что себя, и то вполсилы. Как будто к светлой истине приник и отшатнулся: страшно и красиво, но слишком поздно. Не меня храни. Во мне теперь не музыка, но скрежет. И только долг меня с тобой роднит. И только нежный свет над нами брезжит.
Русская литература – дочь трёхголового змея (гидры, орла – смотря откуда глядеть). Фёдор, Лев и Антон, вымирая и бронзовея, становятся датами, выбитыми на плите. Поэтам труднее: у них безденежье и дуэли, скучные жёны, да и любовницы не ахти. Приходится много пить, а закуску почти подъели. Кто-то уже в земле, но наследников не найти. Туда же и критики: заболотились, обмелели. Почётно ли – главным калибром шугать пичуг? Безвестные съедены, именитых есть не велели...
ехали поездом из керчи в крайстчёрч а потом в рейкьявик курили доширак втихаря на багажной полке попутчики мерились добродетелью и рублями в ридере стравливал гномов и орков толкиен
не отличая служебное от наличного и от книжного проводник выдавал бельё глядел из должности волком и облизывался на сиськи маши той что из нижнего и её любовницы из новгорода на волхове
маша читала вслух стихи спарбера и крупинина верлибры близнюка зачарованно бормотала любовница ржала дрожала визжала именно вот это паэзь и за попу машу хватала
разносчики куриц газет и прочей заразы говорили что поезд проклят и не взлетит дембеля хорохорились что лучше мы все и разом их кукушки куковали максимум до пяти
в полуфинале наш ужас поддался лени нам не впервой можно машу а можно не
старики вспоминали что по вагонам ходил пелевин с жёлтой стрелой нарисованной на спине
маша сказала все мужики козлищи но стихи у них хорошие как ламбруско и неважно которого выберешь ты из тыщи главное чтоб он в вечность плевал по-русски
вот моя любовница и имени не упомню стразы стринги оргазмы культуры ноль послушная и безотказная словно пони а могла бы херачить стихи как сапфо но
ты студент не смотри что мы все в говно мы уже давно просто беженки мчим по кругу в ржавой дрезине готовы к труду же и гендерной обороне же в нижнем верхнем и в том что посередине не говоря уже о торжке или там воронеже
я бы любому поэту дала но поэзия вам мала вам бы денег и памятник из гранита
вот спарбер с крупининым эти себе не врут засыпают поэтами и просыпаются поутру
тройка семёрка да к ним бы победный туз но дама ваша убита
чуть задремлешь и слышится энгельберт хампердинк а проснёшься кобзон ли ротару эдита пьеха ли задорные песенки но на сердце от них смердит
Всё забудет, за письма дурацкие извинит (запечатал в конверт и последнее отослал ей). Золотое колечко подпрыгивает, звенит в переулочках угличей, рыбинсков, ярославлей.
Размывая ненастье, к которому так привык, из родства на раз-два утекает вся кровь-водица. Кто юнцом захлебнулся в холодной любви Невы, тот едва ли ревнивице Волге в мужья годится.
Где-то вдовы-вороны клюют городскую тьму, закатилось колечко под чей-то чужой порожек. Сердце бьётся ровнее, и снова верно уму. Память дорого стоит. Забвенье - стократ дороже.
Научить бы тебя терпению, торопыжка. Починить бы твои свихнувшиеся часы (недопитый кофе, забытая в парке книжка, полёты на полюс, повзрослевший без мамы сын). Показать бы тебе, как строго нас время учит. Мы как дети в школе, и снова звонки звенят. Вот уходят тучи, свет-мой-зеркальце ловит лучик, ты как солнечный зайчик внезапно будишь меня. Я как будто сплю, ты меня тормошишь за плечи, я ворчу, но на этот раз не сержусь ничуть. Всё в свой срок, дорогая, - явления, смыслы, вещи. Не смогу объяснить, но хотя бы сам научусь доставать тебе бога из китайской детской машинки, прогонять твой страх, наполнять словами тетрадь, много раз совершать удивительные ошибки, много раз исправлять непростительные ошибки, любить, ненавидеть, считать овец и снежинки.
Я помню эту сказочку: жила принцесса в удалённом мрачном замке - ни повара, ни пони, ни служанки, дракон - и тот был списанным и жалким - летать летал, а драться не желал.
Вы спросите: а где же женихи? Где храбрые роланды-ланселоты? Ужель им ради девы неохота преодолеть чащобы и болота и обнажить фамильные клинки?
Полкоролевства – это не пустяк, и многие из жадности решались. Но вечно обстоятельства мешали: то снег, то дождь, то зной и слепни жалят, то в карты проиграются в гостях
у местного лесничего, а тот возьмёт в залог доспех, коня и сбрую… Нельзя же, в самом деле, в глушь лесную идти пешком в подштанниках, рискуя в бою потом, как жалкий шкодный кот,
стоять перед драконом... Ей же ей, принцесса верной гибели не стоит. «Наивный рыцарь был зажарен стоя» - аж дрожь берёт от этаких историй! Приданое бы взял, но жизнь нужней.
Так всяк герой от подвига бежит - не рыцарством, подштанниками пахнет. Отваги ни в балладах, ни в сердцах нет. И оттого принцесса в замке чахнет, и пацифист-дракон поныне жив.
Ты помнишь? - вечер, трассу замело, и встречный грузовик (откуда взялся?) Весь мир на миг застыл, а после смялся - снежинки, кровь, и битое стекло. Вот у больничной койки, невредим, растерян, и неловко-осторожен, я кончиками пальцев глажу кожу руки твоей, шепчу тебе: «Иди, иди на свет, в волшебный тёплый мир спеши, моё беспамятное счастье. Сквозь боль и ужас к жизни возвращайся. Прости меня, и всё как есть прими».
На стёклах ледяные кружева, узор их тонок, свадебно-прекрасен. Как жаль, что я погиб тогда на трассе. Как счастлив я, что ты, мой свет, жива.
Мальчик Адам пробирается через площадь, ступает легко, и в лице его пустота. Ни людей, ни трамваев (навигатору только проще), слепые фасады, провисшие провода, неподвижный «Бьюик», уткнувшийся в двери бара, рекламный плакат «Застрахуйтесь сегодня! Ной». Под плакатом, обнявшись, лежит молодая пара - или то, что от них осталось. Недавний зной выманил змей, разложил на пути Адама, но не стало яблонь - не вспомнить, не согрешить. Если нет людей, то веры нет и подавно. Уже вечереет, и мальчик Адам спешит. Спешит доставить заказ на минуты счастья, но в назначенном месте лишь пыль, кирпичи, штыри, плюшевый ослик неясной от сажи масти, кровля без дома, лестница без перил. Он смотрит на место, где жили, мечтали, ждали, и недетская грусть проступает в лице на миг - почерк Создателя на новостной скрижали, штамп «опечатано» на двери в погибший мир.
Он не слышит птиц, он уже не смотрит на небо, одиноко идёт через страшный новый апрель - долгожданный подарок для мёртвой девочки Евы, механический мальчик, патентованная модель.