В непроглядную темень свой взгляд уставив, вдруг поймёшь, что глаза навсегда устали, если зрительным нервом не ловишь вспышку, как безглазая кошка плясунью-мышку.
Над кварталом архангел трубой поводит, но народ на беззвучном по новой моде, или просто не могут на суд явиться ни истец, ни ответчик, ни третьи лица.
Не мишень уже, и не хмурый снайпер - только тень от судорог в битом скайпе. Только голос, слышимый по фрагментам. И другого Бога отныне нет нам.
По мостам и тоннелям кортеж промчится - Где твой выкормыш Рем? - расскажи, волчица. И который Рим будет здесь по счёту? Не хотел, но надо. Простят, да чо там.
Купола повыше, в оклады лики - невеликий прайс ради дел великих. Санкционный сыр доедают мыши. Пусть трубит архангел, но чтоб потише.
проникающий в окна свет запускает день те кто ищут ответ видят смысл в дождевой воде я бы мог говорить и слушать но ты так спишь что постичь твою душу способна лишь эта тишь
я касаюсь тебя рукой и руке тепло то что звалось рекой утекло уже утекло мы наги словно глупые звери лежим в ничём ты прижмёшься ко мне я подставлю тебе плечо
оттого что нет воли с химерами воевать мы отставили боль и войне предпочли кровать в этом заспанном волшебстве и затем везде проникающий в окна свет запускает день
Всё забудет, за письма дурацкие извинит (запечатал в конверт и последнее отослал ей). Золотое колечко подпрыгивает, звенит в переулочках угличей, рыбинсков, ярославлей.
Размывая ненастье, к которому так привык, из родства на раз-два утекает вся кровь-водица. Кто юнцом захлебнулся в холодной любви Невы, тот едва ли ревнивице Волге в мужья годится.
Где-то вдовы-вороны клюют городскую тьму, закатилось колечко под чей-то чужой порожек. Сердце бьётся ровнее, и снова верно уму. Память дорого стоит. Забвенье - стократ дороже.
Сентябрь шуршит листвою и листами календаря. И близки холода. Но нет - веками, днями и часами нельзя измерить то, что вдруг в глаза обычным утром бросилось случайно: здесь листьев пламя, неба бирюза - всему свой срок.
О, нет, – не Рок, не Фатум, лишь сомнений долгие мгновенья. Мой конь летит в ночную тишь неслышной миру бледной тенью. Я – всадник, целое с конём на время скачки через вечность. Но больше я нуждаюсь в нём, чем он во мне. Земли конечность не вызывает страха в нас. В иные, странные пределы ведёт дорога в этот час. Мой иноходец то и дело звенит хрустально подо мной. И сам я стал – безликий призрак. Мы отражаемся в иной, чужой реальности, и близок уже лимонный диск луны, и звёзды ясно нам сияют. Слова отныне не важны и не нужны. Навеки тают мои сомнения во мне. И от Нормандии далёкой в ночное небо на коне Я мчусь сияющей дорогой.
за тобой никого разве только что бог попроси же его быть немного добрей попроси за меня мне без веры слабо даже если бы я и дошёл до дверей за которыми милость дают не в кредит если мне и приснилось то сон не в укор если веришь сама и меня проведи проведи мне по векам живою рукой не оставь меня здесь в темноте одного если там что-то есть то не провод и ток и не нужно икон я страшусь не того за тобой никого разве только что бог
Научить бы тебя терпению, торопыжка. Починить бы твои бегущие прочь часы (недопитый кофе, забытая в парке книжка, полёты на полюс, повзрослевший без мамы сын). Показать бы тебе, как строго нас время учит. Мы как дети в школе, и снова звонки звенят. Вот уходят тучи, свет-мой-зеркальце ловит лучик, ты как солнечный зайчик внезапно будишь меня. Я как будто сплю, ты меня тормошишь за плечи, я ворчу, но на этот раз не сержусь ничуть. Всё в свой срок, дорогая, - явления, смыслы, вещи. Не смогу объяснить, но хотя бы сам научусь доставать тебе бога из китайской детской машинки, прогонять твой страх, наполнять словами тетрадь, много раз совершать непростительные ошибки, много раз исправлять удивительные ошибки, любить, ненавидеть, считать овец и снежинки.
Ни карты, ни проводника. Лишь волчий вой и страх олений. Пусть даже жизнь порой горька, но под покровом сожалений она хранит бесценный дар: надежду на зарницы чуда. И так земной кружится шар. И нет для нас пути отсюда.